— А-а-а, — ответил Адам. — Это единственное дерево, с которого нам нельзя рвать плоды.
Она удивленно вскинула брови.
— Почему?
— Не знаю, — ответил Адам честно. — Но Всевышний нам это запретил.
— Почему запретил?
— Не знаю, — повторил он терпеливо. — Просто запрещено. А мы должны слушаться.
Она сказала жалобно:
— Как плохо… Дерево такое красивое… И плоды… Как они называются? А что будет, если сорву?
— Умрешь, — ответил Адам поспешно. — Нельзя их есть, нельзя! Нельзя срывать! Нельзя даже прикасаться к дереву. Прикоснешься — умрешь!
Творец, наблюдавший за ними с незримой высоты, недовольно поморщился, а Люцифер спросил осторожно:
— Ты в самом деле так говорил?
— Нет, — сказал Он с досадой. — Я запретил только есть те плоды!
Люцифер подумал, развел крыльями.
— Значит, Адам только усилил Твой запрет? На всякий случай. А то женщина слишком уж засмотрелась на плоды. Ничего страшного. Наоборот, запрет будет крепче.
Творец поморщился сильнее.
— Ничего не понимаешь. К Моим запретам ничего нельзя прибавлять. Как и убавлять. В том и другом случае они искажаются… хуже того, появляется лазейка для зла.
— Это… как?
Творец вздохнул.
— Боюсь, скоро узнаем. Адам не должен был так говорить. Ох, не должен…
Внизу две фигурки все еще стояли у дерева. Потом женская опасливо отодвинулась.
— Пойдем, Адам, — сказала она заботливо. — А то эти ветки колышутся под ветром. Вдруг какая тебя заденет! И ты умрешь, что я делать буду? Я тоже умру с горя. Пойдем.
— Пойдем, — согласился Адам.
Он спрятал хитрую усмешку. Творец озабоченно покачал головой, а Люцифер спросил в удивлении:
— Что тебя тревожит? Разве не замечательно он придумал, что даже прикосновение к дереву опасно? Теперь Ева будет обходить его десятой дорогой.
— Нельзя врать, — отрезал Творец. — Нельзя что-то придумывать и додумывать к Моим словам! Нельзя додумывать к запретам! Просто нельзя это делать — и все. Они не понимают еще… и вы все не понимаете.
— Чего?
— Что так делать нельзя!
…За день они обошли сад, рвали плоды с разных деревьев и кустов, собирали ягоды, потом Еве начало казаться, что Адам все чаще задумывается, хмурится, а челюсти стискивал так, что на скулах туго натянулась кожа.
Наконец она робко спросила:
— Адам, ты на меня сердишься?
Он удивился.
— Ты чего? Нет, конечно.
— Нет, ты сердишься!.. Я чем-то провинилась? Ну ладно, побей меня… Только не сердись.
Он помотал головой.
— Да не сержусь я на тебя!
— Я же вижу!
Он вздохнул.
— Ева, ну почему ты думаешь, что на свете нет больше ничего, что может задеть или обидеть? Ты не одна на свете, правда.
Она просияла: