— Они скучают без меня, — растроганно сообщила Нелл, пытаясь взять их обоих на руки.
Однако собаки с равной радостью бросились к Шеа и принялись скакать вокруг него.
— Сидеть, глупые собаки! На пол! — Скомандовала Нелл, имитируя Флору. Но собаки хорошо представляли себе, с кем имеют дело, и продолжали карабкаться по ногам Шеа, нисколько не обращая внимания на ее крики.
Шеа снял их с себя, как клочья шерсти. Держа по штуке в каждой руке, как меховые эскимосские рукавицы, он произнес:
— Да они просто смеются над тобой.
Нелл потерянно пожала плечами:
— Но Флора их запросто усмирила. — Она взяла собак у Шеа.
— Что ты так цацкаешься с этими собаками?
— Это подарок от одного давнего друга, который, помнится, говорил, что жить человеку одному вредно для здоровья. — Она горестно вздохнула. — Я запру их в спальне.
Когда она вернулась, то увидела Шеа, сидящим на корточках возле холодильника и изучающим его содержимое. Он чувствовал себя вполне дома: пиджак — на спинке стула, галстук развязан, рукава рубашки закатаны.
— Яйца! — он протянул Нелл картон. — Сыр. Масло. Что еще тебе нужно для тостов?
— Английские булки, — подсказала она. — Там, наверху.
— У тебя нет ветчины или бекона? — он внимательно осмотрел полки еще раз.
— Нет.
— А желе? Как насчет виноградного желе? — Прости, но у меня только земляничный джем от Фушона.
— Сойдет. А это что: цветочная пыльца. — Он держал в руках небольшой горшочек с надписью. — Что это такое и с чем едят?
— Это витамины.
— Наверняка все запоганенное пчелиными лапками, — он брезгливо поставил горшочек на место.
— Сколько яиц? — спросила Нелл.
— Четыре, и взбей получше. А, оказывается есть пиво. Ты будешь?
— Нет, благодарю, — сказала она, разбивая четыре яйца в миску. — Здесь тарелки, здесь серебро, здесь бокалы, здесь салфетки, — она указала соответствующие дверцы и ящички.
Шеа, не потрудившись даже взглянуть, увлеченно резал булку и заправлял куски в тостер.
— Пахнет восхитительно. — Он встал у нее за спиной, вдыхая запах жареных яиц и дыша ей в затылок, так что она могла ощущать тепло его дыхания; затем придвинулся к ней поближе, касаясь губами ее уха.
Насколько по-другому все может выглядеть в иных обстоятельствах, поразила ее внезапно мысль.
— Следи за тостами — они подгорят, — сказала она нарочито озабоченно. Она сняла с плиты яичницу и выложила ее в тарелку, уже доверху наполненную тостами.
— Мне очень совестно за этот обед, — проговорил он, жуя яичницу. Жевал он медленно и методично. — Какой-то сумасшедший день, даже для меня. Ни малейшей улики в отношении похитителя картины Вермеера, а также ничего — по следам исчезнувшего Кохрэйна. Я говорил как раз перед выходом из офиса с Тексом Смитом, и он сообщил, что это «очень крутое, ну, очень крутое» дело, и «прости, старик… но пока — ни фига». Слушай, старушка, а у тебя получается «ну очень» потрясная яичница, просто пальчики оближешь — язык проглотишь…