За окном появились знакомые очертания нового вокзала.
На Привокзальной площади Зданович с трудом отделался от нетерпеливого журналиста, горевшего желанием сию же минуту ехать с ним и приступать к работе. Тот с неохотой согласился подождать хотя бы до завтра, записал его адрес, телефон и отправился на почтамт посылать в Москву свой материал, предварительно поменяв в пункте обмена валют тысячу российских рублей. Здановичу он оставил десять тысяч белорусскими.
Николай направился к стоянке такси, но еще на подступах к ней был перехвачен частником, молодым парнем лет двадцати пяти в потертой и поцарапанной кожаной куртке явно турецкого производства.
— Куда ехать, мужчина?
Он назвал адрес.
— Семь тысяч.
За то время, что он не был в Минске, цены на такси не могли подняться почти в два раза. Но спорить не было ни смысла, ни — главное — времени. Пик вяло махнул рукой:
— Поехали. Только быстрее.
— А я медленно не езжу, — заверил шофер, поигрывая ключами.
Ник сел в машину. Вытряхнул из коробочки американскую таблетку. Последнюю. Положил в рот, с трудом проглотил. Потом прижался горячим лбом к прохладному стеклу. Водитель, включая передачу, внимательно посмотрел на него, но ничего не сказал.
Такси выехало на площадь Независимости, миновало Дом Правительства и понеслось в потоке утреннего транспорта. Ник закрыл глаза.
…Только бы она была дома. Он прижал ладонью кнопку звонка.
Ради этой секунды он жил — с того самого момента, как понял, что умирает. Он не мог, просто не мог позволить себе умереть там, в сыром погребе, в отряде Абдулхамида, в американском госпитале или в самолете МЧС, пока не увидит ее. Теперь, через несколько мгновений, это случится — и можно отпустить тормоза.
И все же… Какая-то крохотная, самая маленькая часть его разума жила надеждой: она назовет его по имени, взглянет ему в глаза, прикоснется к нему — и вернутся силы, и нестерпимая боль в желудке уйдет, и он сможет вздохнуть полной грудью и вновь станет тем Ником, каким был до этой проклятой поездки: энергичным, полным неистового желания и любви.
За дверью послышались шаги. Мягкие негромкие звуки — те, что он слышал десятки раз прежде, когда приходил к ней.
Дверь открылась.
— Простите, вам… кого… Ник?!
На пороге стоял, опираясь на палку, незнакомый мужчина. Изможденный, с пепельного цвета кожей, с лихорадочно блестящими глазами.
Он оставался незнакомым лишь долю секунды.
— Простите, вам… кого… Ник?!
Она взглянула ему в глаза, он почувствовал прикосновение ее нежных теплых пальцев. Ничего не произошло… Боль не ушла, силы не вернулись… Чудес не бывает.