— У вас на все готов ответ, комиссар Кот! Меня же, как вы понимаете, интересует реальное продвижение дела, а не только его освещение в прессе, — повысил голос генерал.
— Делается все возможное! — твердо говорил Кот.
— Мало! Мало делается! — крикнул Ганзлий. — Не забудьте, что у нас на носу ежегодное собрание совета акционеров. С чем я буду выступать на собрании? Я ко всем обращаюсь! Кот, то, что произошло, это небывалый, вопиющий случай! Одно из самых резонансных дел последнего времени!.. Какие версии вами разрабатываются? Педофилия? Пересадка органов? Детская проституция? Рэкет? Что с детьми? Живы? Умерщвлены?
— По нашим сведениям, детский сад специально создавался, чтобы сделать то, что было сделано.
— И вы говорите об этом так спокойно, Кот?!
— Это вопрос не ко мне, а к регистрирующим органам. И резонансных дел сейчас много. Каждое второе дело — резонансное.
Комиссары опасливо и почтительно молчали, наблюдая за перепалкой их шефа и дерзкого их коллеги. Тот умеет перетянуть одеяло на себя, хорошо знали они; и вызвать весь огонь на себя, но и снискать все лавры. Лучше уж просто переждать, коль теперь такой оборот разговора.
— Кстати, если уж у нас возникли незапланированные прения, — говорил шеф, несколько понижая тон, — давайте послушаем соображения нашего концептуалиста, известного философа, можно сказать, философа с мировым именем Александра Нидгу. Кот, вы, наверное, не знаете, что идея проведения ваших мероприятий, вроде сегодняшнего, также принадлежит Александру Нидгу. Пожалуйста, Александр. Скажите нам несколько слов.
Человек в сером свитере вскочил со своего стула и, глубоко засунув руки под мышки и ссутулившись, ожесточенно и беспокойно заходил за спинами сидящих комиссаров.
— Храм!.. Храм!.. — возбужденно говорил философ. — Вот оно точное слово! Храм — это замечательно! Храм — это великолепно!.. Храм как символ! Храм как концентрированное выражение отстоявшейся и даже перестоявшей, перебродившей идеи. Храм как Карфаген! Храм — многовековая институция, отделившаяся от человека и отделившаяся от своего первоначального замысла. Строение отделилось от идеи, камень отделился от духа! И вот теперь, если Карфаген должен быть разрушен, так под обломками его должен обязательно погибнуть праведник!..
— Мы не говорили о том, чтобы разрушать храм, — помягчевшим и будто плюшевым своим голосом говорил Ганзлий. — Мы как раз думали о том, чтобы он пострадал как можно меньше.
— Разрушен, разрушен!.. Что же еще?.. — говорил философ. — Судьба Карфагена — быть разрушенным. Его предназначение — быть разрушенным. До основанья — а затем… на его месте восстанет новый храм, удивительный, непостижимый храм!.. И воссияет праведничество. Праведничество как носитель чистого духа всечеловеческого напряжения. Праведничество, как известно, размножается вегетативно, а мертвый праведник есть патентованный катализатор изощренной духовности. Черт побери! — крикнул еще Нидгу. — Я никогда не говорил, что надо расстреливать людей на стадионе и показывать это по телевизору!