— Ну, ничего, Неглин, это всего лишь царапина, ты только не тушуйся. А ты думаешь, все — Кузьме кабздец пришел? Ничуть не бывало!.. Увидишь. Лежи, лежи. Кузьма семнадцатый год служит, дело свое знает. А нацию эту вообще бы под корень надобно. И ведь сколько на свете человек живет, всегда они воровали да попрошайничали. Ты хоть историю знаешь? Не знаешь? Ну так почитай. А то что это вообще такое? Хочешь, чтоб тебя уважали, — работай. И все тебя уважать будут. А то ведь, что плохо лежит, — все тащат. Раньше коней воровали, сейчас и до людей дошли. Ну а коль ты людей воруешь, так ты для меня вне закона!.. Однозначно! Мы в позапрошлом году нашли… Один подвал проверяли… так там они одного бизнесмена похитили и к батарее в подвале приковали. Есть-пить не давали, деньги требовали. А потом их шуганул кто-то, так они того бизнесмена просто бросили, к батарее прикованным. Экспертиза показала: он так полгода провисел, разложился весь, высох, вымерз — в общем, не труп, а мумия стал. Вот тебе и «гори, гори, моя звезда». Вот тебе и национальное достоинство. А то, что они там романсы поют, так это херня тебе, а не романсы. Один романсы поет, а сам потом бандитам на общак деньги переводит. Тот же недочеловек, только пообтесавшийся чуть-чуть. Я, Неглин, ко всем нациям ровно отношусь. И еврей тоже человек. И хохол тоже человек. И татарин. Как Пушкин сказал, знаешь? Ты Пушкина читал? «Будь жид, и это не беда». Вот!.. То-то!.. «Будь жид, и это не беда». Классик сказал. А Мериме что сказал, знаешь? Ты Мериме читал? Который «Кармен» написал. Это еще опера такая есть. Да ты вообще-то книжки читаешь? Мериме сказал: они, мол, презирают народ, оказавший им гостеприимство. Вот так: им гостеприимство оказывают, а они презирают. Так что это отродье… хочет оно, чтоб Кузьма их за людей держал, пусть докажет, что они люди. Слышишь? Пусть докажут сперва… А Перчика я достану. Вот увидишь: достану. А они пусть работают. Пусть не воруют, не попрошайничают, не побираются. Вот тогда и посмотрим. А пока что…
— Пока что ты, Кузьма помолчал бы немного, — говорил полицейский врач Георгий Авелидзе, заканчивавший перевязывать Неглина. Он разорвал бинт продольно на две косицы, обвязал ими раненую ляжку Неглина, и завершил дело кокетливым бантиком. — Ну вот, до свадьбы заживет, — говорил еще, подержав ладонь на горячей ляжке молодого человека и будто погладив ее. — А ну, теперь встань и походи-ка. Когда свадьба-то?
— Когда рак на горе свистнет в четверг по прошлогоднему расписанию, — буркнул Неглин, вставая с осторожностью. И вот стоит он, и брюки натягивает, а Кузьма с Авелидзе за ним наблюдают с ухмылками.