— Э-э, не выдумывайте! Спиртного я теперь в рот не беру. За все эти годы и стопочки не пригубил. Потому и с собой не привез, даже для семейной встречи. Садись давай, сынок, садись на место. Вижу, и ты не пьешь, раз этой пакости дома не держишь. Шампанское вон у меня в котомочке.
Отец выглянул за дверь, порылся в пыльном рюкзаке. Тихон приметил: там, кроме бутылки шампанского, завернутой в старый костюм (видно, отец дорогой ехал в нем, а потом переоделся где-то перед тем, как показаться в деревне), ничего больше не было.
— За полное забытие всего худого прошлого, — поднял отец стакан. — И за все хорошее наперед.
Чокнулись, выпили. Невольно поглядели друг на друга. Все здорово изменились. И у всех, пожалуй, перемены эти были к лучшему. Тихон вырос, возмужал. Мать и отец стали за эти годы, конечно, старше, но выглядели они сейчас моложе, чем тогда, когда расстались. У матери словно бы разгладились морщины, а отец и вовсе посвежел, сделался собраннее. Сухое безбровое лицо его (брови у него такие реденькие и светлые, что совсем почти неприметны) так и сияло довольством.
До чего же приятно все-таки мирно сидеть своей семьей за столом! Для большинства людей семейные такие обеды и ужины, наверное, привычны, они и не замечают их. Тихон же был взволнован: давно он не испытывал хорошего чувства к отцу.
И ничто не предвещало, что через несколько минут в дом войдет раздор.
— Так вот, подметил я, не больно ты мне поверил, сынок, что домой меня тянуло, — начал отец, едва мать убрала со стола. — А я только этим и жил. Все мечтал: возвернусь и расквитаюсь с женой и сыном за все напасти, которые они из-за меня перетерпели. Разутые, раздетые ходили и чуть не в конуре собачьей жили. А мужик, я то есть, мог со своим мастерством десять таких семей содержать, если бы не жил беззаботно, по-птичьи… Да еще бы по-птичьи только — хорошо бы. А то пил, скандалил. — Тут голос отца стал тверже, лицо посуровело, и Тихон заметил: все же он постарел. Вот и голова стала совсем седая. — Но одумался, баста! Клятву себе дал: в рот спиртного не возьму, работать стану как дьявол, а долг отцовский да мужнин возверну.
— Какой там долг, Спирюшка, господь с тобой! — залепетала мать. — Живой, здоровый возвернулся, не пьешь — чего еще больше-то надо.
— Молчи, жинка, молчи! Виноватюсь — стало быть, виноват! Кланяюсь вам в ноги и прошу прощения…
Отец низко поклонился жене, потом сыну.
Мать, ошеломленная странным поведением отца, расплакалась навзрыд.
Сын тоже плохо понимал, о каком долге твердит отец и как он намерен его вернуть. Земные поклоны Спиридона мало тронули Тихона. Ему было просто неловко, он улавливал нарочитую разыгранность, надуманность во всей этой сцене покаяния.