Минут десять после этого шли молча. Наглядевшаяся за долгие годы всякого, Анна Игнатьевна прекрасно представляла заманивавшую Мерцалова в школу загнанную жизнью женщину, для которой, кроме своего домашнего, источником зла была хроническая нехватка учителей, не говоря уже о грошовой зарплате и необходимости достать денег на ремонт здания. Так, не говоря ни слова, и подошли к пряничному, красного кирпича зданию драмтеатра, за которым в центре маленькой площади стоял памятник легендарному полководцу. Тот вел свою дивизию в бой с высоко поднятой в руке шашкой.
Мальчишка огорчился:
— Ну вот, из-за тебя опоздали!
Анна Игнатьевна не сразу поняла, о чем он.
— А Полина что обо всем этом думает? — решилась она на прямой вопрос.
— Мама? — переспросил Васька. — Откуда ей знать, что у Чапая новая сабля…
В попытке обрести логику Анна Игнатьевна потрясла седой головой:
— Да не о Чапаеве я! О Мерцалове, о Васке! Она что-нибудь говорит?..
Мальчонка поднял вихрастую голову и посмотрел на крестную:
— Не, ничего! Только, когда подружки разойдутся, уложит меня спать, а сама сидит у окна и тихо плачет…
«Вот оно как! — подвела про себя итог Анна Игнатьевна, — значит, любит!» А хорошо это или плохо, как ни прикидывала, понять так и не смогла. Может, все еще и образуется, думала она, лежа ночью в кровати без сна, может, этот Васка не совсем пропащий. Осеняла себя в темноте крестом и одними губами шептала молитву:
— Пресвятая Богородица, спаси нас!..
Много на Руси хватких мужиков, есть и такие, кто на ходу подметки режет, но все они без исключения позавидовали бы оборотистости профессора Шепетухи и его команды. Когда он успел ее набрать — осталось тайной, но после исторической встречи в ресторане не прошло и недели, как новое общество с весьма ограниченной ответственностью уже работало на полную мощность. Называлось оно Движение радужного счастья Мокея Серпухина и располагалось в отдельном особнячке в пределах Садового кольца, будто специально построенном для него в середине позапрошлого, девятнадцатого века. Стоило солнышку заглянуть в его высокие окна, как в бывшей городской усадьбе, словно поутру соловьи, начинали заливаться телефоны и уже не умолкали до той поры, когда, отужинав, москвичи усаживались перед телевизором хлебнуть с экрана намешанной для них дури. На город спускалась ночь, но приходил рассвет, и молодые люди с жадным блеском в наглых глазах снова хватались за телефонные трубки и вели бесконечные переговоры с такими же молодыми и беспардонными, но разбросанными по бескрайним просторам ничего еще не подозревавшей страны. Сюда, ко входу с портиком и мраморными ступенями, подъезжали по хрустящей гравием дорожке лимузины в сопровождении похожих на жуков черных джипов охраны. Из них выходили самодовольные и очень сытые люди. Поднявшись во второй этаж, они скрывались за лакированными дверями кабинета, на стене которого висела скромная, золотом по черному, табличка: