Васка глубоко задумался, сидел, уставившись в раскинувшуюся за окном серую мглу. Потом, порядком отступив от написанного, вывел своим мелким, красивым почерком:
«Понять?.. Эх, если бы понять! Если бы, пусть самую малость, постичь задумку Творца, какой осмысленной и радостной была бы человеческая жизнь!»
Между тем и в Москве погода людей тоже не баловала, а если прямо говорить, то была откровенно мерзопакостной. Уличные фонари стояли в ореоле размытых, бледных радуг. И без того неяркие краски уходящего дня смазал висевший в воздухе сеющий дождичек. В такие дни москвичи особенно ясно понимают, что живут на дне помойки, и в который раз начинают задумываться, не бросить ли все к чертовой матери и не переехать ли в Вышний Волочёк или в тот же Торжок, но жизнь — штука липкая и тягучая, и, наигравшись всласть мечтами, они остаются.
То, что на первый взгляд представлялось наполненным мутным светом аквариумом, на самом деле было гостиной, мебель в которой, по прихоти хозяев, жалась по стенам. Одной стены не было вовсе — ее заменяло толстенное стекло, через которое можно было видеть выложенную плиткой просторную террасу. Пентхаус находился на последнем этаже недавно выстроенной башни, выше него было только серое небо, подсвеченное в этот унылый, пасмурный вечер отсветами огней большого города. Выражаясь суконным языком прогнозов, календарная весна хоть и пришла в Москву, не спешила радовать жителей столицы солнечными деньками, и представители Гидрометцентра, смущенно отводя глаза, старались не смотреть в объективы направленных на них телекамер.
Несмотря на сырую погоду, дверь на террасу стояла приоткрытой. Через нее в утопавшую в полумраке гостиную струился промозглый холод. Как если бы присутствовали на похоронах, на мир с белых стен скорбно смотрели угловатые картины, в ломаных линиях которых при желании можно было разглядеть изуродованные фантазией художника женские лица. Судя по их выражениям, автор искренне ненавидел человечество и оно, скорее всего, отвечало ему взаимностью. Ощущение всепроникающего холода усиливал глухо мерцавший мрамор камина, наводивший почему-то на мысли не о тепле потрескивающих дров, а о проформалиненной стерильности мертвецкой.
Висевшие над стойкой бара часы показывали время, однако который шел час, понять было трудно, да и понимать было некому. Секундная стрелка двигалась скачками, издавая звук шаркающих стариковских шагов; дыхание воздуха шевелило легкую занавеску. Ведущая в коридор дверь приоткрылась, и в гостиную легкой тенью скользнуло привидение. В белых развевающихся одеждах оно проплыло по блестящему паркету, мельком отразившись в темной глубине стекла, приблизилось размытым пятном к стоявшему у стены дивану. Замерло.