Мокей только пожал плечами и убрал пятисотенную в карман. Шепетуха все никак не мог успокоиться.
— Я, — говорил он трясущимися губами, — осьмой год хожу в подьячих, а о таких деньгах и слыхом не слыхивал. Может, их злодей какой нарисовал, а мне за него отдуваться…
— Ну, не хочешь и не надо! Считай, пятьдесят копеек за мной, — успокоил его Серпухин. — Пойдем, что ли, в кабак-то?..
Однако подьячий колебался. Испытываемый страх был написан на его худом лице с красным подвижным носом и жидкой бороденкой. Большие, торчащие по бокам головы уши казались непропорциональными, какими и были на самом деле. Создавалось впечатление, что Шепетуха пытается сопоставить в уме какие-то одному ему известные факты и оценить связанный с таким походом риск.
— Ты ведь, если станут пытать, тут же меня заложишь!.. — заметил он, как если бы продолжал свои рассуждения, но уже вслух.
— С какого же это хрена меня да вдруг пытать? — неприятно поразился Мокей. Разговор как-то сразу перестал ему нравиться. — Ты говори-говори, да не заговаривайся!
— Точно, заложишь! — пришел к окончательному выводу подьячий. — Да и я, в случае чего, тебя тоже не пожалею. А что делать, — развел он руками, — такая жизнь. Да и как не заложить, ежели одет ты не по-нашенски и лицо вон, словно задница, голое, без бороды. За версту видно, что прибежал к нам из Литвы…
— Почему вдруг из Литвы? — искренне удивился Серпухин.
— А потому, что, как у нас кто с властью не заладит, враз норовит утечь в Литву, под крыло к ихнему Сигизмунду, а то и в Польшу к королю Стефану… — и продолжал почти без паузы: — Точно, лазутчик литовский, вот ты кто!
Раздосадованный глупостью своего спасителя, Серпухин достал из портмоне водительские права и помахал ими перед носом подьячего, но тот смотрел не на документ, а в набитый монетами открытый кошелек. Произнес нараспев с завистью:
— Богатый…
Серпухин усмехнулся, вспомнил, как покупал сигареты и не сумел отбояриться от сдачи мелочью, теперь же она пришлась очень кстати. Поспешил закрепить положительное о себе мнение.
— На-ка вот, чтобы не забыть, рублик тебе за услуги…
Шепетуха взял протянутую ему монету и, попробовав металл на зуб, принялся, щурясь, ее рассматривать. Поводил по поверхности заскорузлым пальцем:
— Георгий Победоносец. Знать деньга наша…
Воровато оглянувшись на приоткрытую в сени дверь, поспешно сунул приобретение в карман:
— Гляди, ей не проговорись! Так уж и быть, пойдем выпьем вина, а там посмотрим. Двум смертям не бывать, а одной не миновать…
Уже порядком стемнело, когда они, направляясь, как представлял себе Мокей, в район Никитского бульвара, подошли к одному из кабаков. Если верить географии, прикидывал в уме Серпухин, заведение находилось где-то неподалеку от Арбатских ворот, может быть, на месте Дома журналистов, где ему не раз доводилось сиживать в ресторане. По дороге миновали красивую деревянную церковь Козьмы и Демьяна, построенную, как сказал подьячий, на деньги купца Ивана Димитрича Бобрищева. Во время последнего нашествия крымского хана Давлет-Гирея она, как и весь город, сгорела дотла, но ее отстроили заново в точности как была, а то и лучше. Мокею очень хотелось зайти и поставить во спасение души свечку, а то и просто постоять перед святыми иконами, но день выдался будний, и храм оказался закрытым. В этом дальнем конце посада, в виду крепостной стены Белого города, домишки стояли поплоше, дворов с белокаменными палатами не было и в помине и даже высокие заборы попадались не часто. Мастеровым здесь нечего было скрывать друг от друга, с ворами же и прочими лихими людьми разбирались по-своему, не прибегая к боярскому суду.