За столиком перед компьютером сидела рыжеволосая девушка и со скоростью пулемета стучала пальчиками по клавишам. Спросила, не отрываясь от текста:
— Что вам, гражданин?
Что? Эх, если бы знать — что! Кусочек счастья! Возможность каждый день видеть этот вздернутый в веснушках носик, целовать летавшие над клавиатурой тонкие руки! Поэты, паразиты, пронеслось в голове у Мокея, испоганили русский язык: что ни скажешь, все плагиат и кем-то уже написано. А как было бы здорово воскликнуть вслед за Пушкиным: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» Впрочем, это, кажется, Гете… Серпухин молчал.
Крыся подняла от компьютера голову, на посетителя глянули широко поставленные зеленые глаза.
— Вы?!
Поскольку Мокея мадемуазель Брыська видела впервые в жизни, этот полувопрос, а больше утверждение следовало отнести к разряду откровений. С ответом Серпухин не подкачал:
— Я!
Девушка встала из-за столика, голос ее разительным образом изменился, стал тихим и нежным:
— Вы!..
Мокей сделал к Крысе шаг и приложил к груди руки:
— Я!..
Она уже шла ему навстречу, произнесла с придыханием:
— Это вы!
Серпухин только и смог, что улыбнуться:
— Это я!
Возможно, со временем, а оно остановилось, оба смогли бы использовать не только отдельные местоимения, но и некоторые другие слова, но тут дверь кабинета с грохотом распахнулась, и в приемную выскочил весь красный, разъяренный Ксафонов. Бросив ненавидящий взгляд на секретаршу, он повернулся к Серпухину:
— Сколько тебя можно ждать! — Поросячьи глазки сверкали, жидкие бровки кустиками сошлись у переносицы. И Крысе резко, раздраженно: — У меня совещание, никого не впускать!
Такая форма обращения, особенно к Крысе, Серпухина возмутила:
— А поласковее не можешь? — фыркнул он, оказавшись в депутатском кабинете, в котором, судя по его размерам, легко можно было разместить сельскую танцплощадку.
— Поласковее?.. — делано удивился Аполлинарий Рэмович. — И это ты имеешь наглость сказать мне! Может, думаешь, на милицию подействовали бредни о твоей роли в искусстве? Или полковнику не все равно, ученик ты Немировича-Данченко или внебрачный племянник Сухово-Кобылина? А знаешь, дружок, во что мне лично обошлась твоя выходка?.. Вот то-то! — Ксафонов с ходу плюхнулся откормленным задом во вращающееся кресло. — Да, кстати, где это тебя столько времени носило? Звонил, звонил, никто не отвечает…
Серпухин глухо молчал. Он еще не решил, стоит ли рассказывать Ксафону о своих злоключениях, и поэтому ограничился жестом руки, означавшим, что говорить, в общем-то, не о чем. Но по-бабьи любопытный парламентарий не отставал. Казалось, сдержанность приятеля еще больше разожгла его интерес. Закинув одну толстую ляжку на другую, он отвалился на высокую спинку кресла и щелкнул золоченой зажигалкой: