Мэтти бежала по высокой траве мимо старейшего в городе яблоневого дерева, того самого, которое, по преданию, упорно плодоносило в тот год, когда не было лета, и спасло жителей от голодной смерти. Дерево стояло окутанное облаком белых цветов. Мэтти думала — цвели ли яблони в Виргинии, когда Констант воевал там, и лежал ли снег на полях, такой глубокий и мягкий, как в Блэкуэлле той зимой, когда погиб Констант? Она думала — такая ли красная там земля, как в Блэкуэлле, в самом старом городском саду за домом Партриджей? «Земля, политая кровью, скорбит, но приносит сладкие плоды» — так твердят ей городские старухи. Они думают, что подобная чушь может утешить, как будто ее горе можно чем-либо подсластить. Неудивительно, что она почти перестала разговаривать с людьми.
Мэтти добралась до леса. Там рос дикий крыжовник. Совсем недавно, прошлым летом, они с детьми собирали его здесь, чтобы испечь Константу на ужин пирог. Вечером накануне его ухода на войну она умоляла его не уходить, прекрасно понимая, что он не прислушается к ее мольбам. Не в характере Константа было прятаться за спины других.
— Это война, — сказал он ей так, словно этим все объяснялось.
— А мне все равно, — горячо возразила она.
Она уговаривала его, сев к нему на колени, целовала и предлагала себя, она сказала, что сделает все, лишь бы он остался, но утром он покинул супружескую постель и собрал рюкзак. Он ушел, думая, что она спит. Она позволила ему так думать. Она не смогла бы расстаться с ним, видя, как он уходит.
Наполовину преодолев лес, Мэтти услышала шум реки. Земля под ногами становилась все более сырой, слой мха и опавших листьев — все толще. Однако ноги Мэтти в ботинках мужа оставались сухими. Скоро она увидела своего свекра и мальчика, который вернулся с войны без ноги. Они сидели спиной к Мэтти, смотрели на реку и поедали завтрак, который она им приготовила. Они не слышали, как она шла через папоротник среди сосен и белых берез. Ботинки были хорошо разношены мужем и не скрипели, юбка обвивалась вокруг ног. В двадцать пять лет Мэтти осталась вдовой. Все в ее жизни уже произошло: и самое лучшее, и самое страшное. Ее жизнь закончилась, все дальнейшее — просто провождение времени. Ей вдруг захотелось побежать что есть мочи. Она подумала об оленях — как они скользят по лесу, невидимые, словно привидения. Она мечтала, как в сумерках подбежит к реке, встанет на четвереньки и напьется холодной воды. Ее длинные светлые волосы подхватит течение, кончики их заледенеют. Никто ее не отыщет. Никто не узнает, где она. Она представила, как снимает одежду, оставив только тонкое исподнее Константа, вступает в реку, нащупывая ногой красные камни, угри мельтешат вокруг, наматывая на себя стебли водяных гиацинтов, и уносят ее прочь.