Как возможна подобная забывчивость и как этому помочь?
Молодая монахиня была этим очень озабочена; поспешно она ходила по комнате, искала везде нежного, но столь существенного украшения. (Ах, вуаль! — предмет лихора дочных поисков, в последнюю минуту недостающий всегда и всем!).
Вдруг она вскрикнула и остановилась на месте, как бы пораженная прелестью столь прекрасного предмета, внезапно бросившегося ей в глаза: там, в большом окне, разрезанном лунным светом, висел между стеклами вуаль. Превосходный, тяжелый, вышитый вуаль, более пышный, чем вуаль Мадонны во время майских служб!
Чудесное кружево, какого она никогда не видала, какого не могут создать руки всех монахинь… целый искусственный цветник, состоящий из распустившихся в холодную весну неподвижных цветов…
Сестра Вальбурга подошла к нему с радостным волнением. Точно пробил час свадебной церемонии и она захотела сорвать кружево со стекла, снять нежный приготовленный вуаль, необходимое прибавление к ее брачной одежде…
Но нежная ткань противилась ее желанию; сколько она ни старалась уловить все изгибы кружев, чтобы обратить свои усилия на эту более прочную сторону вуаля, он не поддавался и казался приросшим к стеклу…
В беспокойстве и волнении она еще сильнее оттягивала, спрашивала себя, какие незаметные булавки, какие еще неразрезанные и нечаянно забытые нити, несмотря на все ее усилия, привязывали так крепко чудный кружевной вуаль к стеклу окон…
Напрасно! Ажурная ткань распускалась под ее пальцами, в ней обнаруживались зияющие отверстия. Между тем монахиня непременно хотела притянуть к себе этот необыкновенный вуаль. В ее движении чувствовалось нетерпение, она волновалась с надеждою, которая быстро уничтожала все вышитые цветы, все вывязанные папоротники.
Тюль поддался в свою очередь, и весь вуаль, весь тонкий гипюр разорвался под твердостью ее ногтей.
Вдруг — зашла ли луна на утренней заре? был ли это конец сна или чуда? — сестра Вальбурга, пробудившись, очнулась в своей еще темной комнате, в то время как утренний колокол будил монахинь. Поспешно она надела свой мрачный наряд, зашнуровала свои черные башмаки, вспоминая все же о своем лучезарном сне и взглядывая, с неопределенною грустью, по направлению к окну — на кружевной вуаль из инея, покрывавший стекла.
В церкви, во время воскресных и праздничных служб, сестры общины занимают клирос. Они — неискусные певицы, отличаются только небольшими голосами, поют по инстинкту и по памяти, как маленькие дисканты в приходской церкви. Даже та из них, которая поет соло, не более их сведуща: каждая из ее нот сомневается сама в себе, дрожит, как капля воды, колеблется, как только что зажженная свеча. Гимн развертывается наудачу, волнуется, парит, за тихает, увеличивается без причины — всегда очень нерешительный! Большую прелесть заключает в себе эта хрупкость пения, столь непрочного, как стекло, и еще менее смелого оттого, что оно должно заключать в свою прозрачность неизвестный язык. Ах. серебристые латинские созвучия — Gloria и Angus Dei — какую болезненную нежность они получают в женских устах, облетая с них листочками, как цветы, названия которых им неизвестны!