И через несколько дней - то ли постарался Мишин, сводивший с Шикиным давние счеты, то ли "сигнализировали" милиционеры или кто-то из офицеров шарашки, - приказом по управлению Шикина отстранили от должности за "нарушение закона". Евгения Васильевна говорила, что его вообще отчислили из органов.
Митю после карцера отправили в лагерь. Тетю Катю уволили, но дела не заводили.
Гумер рассказал, что Шикин собирался расправиться с нами за то, что "капали" в ЦК, уже вызывал нескольких зеков и вольных - начал собирать компромат. А Наумов такими делами заниматься не будет. Он хочет вообще убрать с объекта всех заключенных. И на последнем собрании объявили, что все офицеры, прежде всего "прикрепленные", обязаны срочно учиться, узнавать от нас все, что возможно, чтобы через год полностью заменить спецконтингент.
- Вот новенький курносый лейтенантик Ваня будет сменять Серегу, а глазастая, сисястая Валя должна выкачать из тебя всю твою акустику-лингвистику и все иностранные языки...
Зимой 1951-52 года я стал изучать китайский язык. Вначале меня интересовали иероглифы как пособие для основной работы.
На спектрограммах (звуковидах) речи очертания отдельных звуков менялись в зависимости от голоса, интонации, от скорости произношения. Меняются и буквы в рукописи в зависимости от почерка и стараний пишущего. Но рисунок буквы относительно прост и более устойчив, чем рисунок звукового спектра. Иероглифов несравнимо больше, чем букв. Мало-мальски грамотный китаец должен запомнить не менее двух тысяч. Различия между ними должны узнаваться независимо от почерков, стилей, скорописи, а меж тем по рисунку они даже сложнее звуковидов. Поэтому я хотел, заучивая иероглифы, тренироваться, чтобы лучше запоминать и читать звуковиды.
А для моих изысканий в "ручной" этимологии были чрезвычайно интересны такие иероглифы, в которых сохранились рудименты изображения, символические знаки руки.
И тюремная судьба неожиданно подарила мне учителя.
Привезли нескольких русских инженеров и техников из Китая. Владимир Петрович В., молодой инженер из Харбина, в гимназии учил китайский язык, помнил еще не менее тысячи иероглифов и сносно владел литературным (северным, или "мандаринским") наречием. Первое время мы занимались вместе с Жень-Женем, но тот вскоре остыл, его отвлекали другие заботы.
А я чем дальше, тем больше входил во вкус. И уже надеялся в подлиннике читать древних китайских философов, которых знал только по русским и английским переводам. И мечтал о будущих поездках в Китай.
В 1948-49 гг. в ящике моего стола лежала вырезанная из газеты карта, по которой я отмечал продвижение народных армий.