Чернин вынужден был отдать должное своему оппоненту: «Троцкий, несомненно, интересный и ловкий человек и очень опасный противник. У него совершенно исключительный ораторский талант, быстрота и находчивость реплик, которые мне редко приходилось наблюдать, и при этом редкая наглость, соответствующая его расе» [272] .
По свидетельству военного консультанта советской делегации генерала А.А. Самойло, «на заседаниях Троцкий выступал всегда с большой горячностью, Гофман не оставался в долгу, и полемика между ними часто принимала острый характер», а переговоры «выливались, главным образом, в ораторские поединки между Троцким и Гофманом, в которых время от времени участвовали Чернин и Кюльман» [273] .
Троцкий вел длительные и крайне утомительные дискуссии по поводу статуса российских территорий, находившихся под германской оккупацией, при формальном признании их суверенитета. В различных формах и многократно он заявлял, что российское правительство не может считать выражением воли населения заявления, сделанные «привилегированными группами населения» в условиях военной оккупации. «Этот опасный энтузиаст, – вспоминал Фокке, – с горящими злым блеском темными глазами и профилем Мефистофеля [274] , говорил как бы перед открытым окошком, бросая даже из обложенного германскими штыками и осадными строгостями Бреста опасный посев доноса народам на преступную и своекорыстную опеку их правительств» [275] .
Троцкий брал слово по каждому обсуждавшемуся вопросу, произносил огромные, пламенно звучавшие речи, останавливался на мелочах, вступал в ожесточенный спор с Кюльманом и Черниным по любому поводу, часто ставя их в тупик. И это несмотря на то, что Кюльман был блестящим дипломатом и полемистом, великолепным знатоком истории и правовых норм. Когда Кюльман неосторожно пообещал, что, если англичане уйдут из Персии, там не останется ни одного турецкого солдата, Троцкий тотчас же ухватился за эти слова. «Если возникает вопрос в такой широкой постановке, – воскликнул он, – то пришлось бы возбудить вопрос о некоторых других нейтральных странах, например о Бельгии». Все свои заявления Троцкий делал нарочито резким, вызывающим тоном, с высоко поднятой головой и язвительной усмешкой, что, естественно, не способствовало бы ходу переговоров, если бы на их успех серьезно рассчитывал советский нарком [276] . Кюльман же охотно вступал в абстрактные дискуссии с Троцким, которые не вели к практическим результатам, и таким образом играл на руку большевикам, сам того не понимая.
Уже в день своего прибытия в Брест Троцкий потребовал допуска на переговоры представителей прессы. «Российская делегация полагает, – заявил он, – что, если в цели делегаций Четверного Союза не входит стремление искусственно изолировать» переговоры «от общественного мнения Европы, представители правительств четырех союзных держав согласятся с предложением допустить в Брест-Литовск указанных представителей печати, без различия направлений» [277] . Хотя это требование выполнено не было, на протяжении всего периода своего участия в переговорах Троцкий продолжал на нем настаивать, используя и этот предлог для оттяжки переговоров.