В конце ноября, месяц спустя после уведомительного письма о ее свадьбе, я получил от Марты записку, начинавшуюся такими словами: «Что означает ваше молчание? Почему вы не навещаете меня? Неужто забыли, как выбирали для меня мебель?..»
Марта жила в Ж., на улице, спускающейся к Марне. На каждой стороне ее было по дюжине домов. Я удивился, что ее дом так велик. Оказалось, Марта занимает верхний этаж, а внизу живут владельцы и пожилая чета.
Когда я пришел, уже стемнело. Вокруг никого, в доме светилось одно окно. Это окно, освещенное всполохами, напоминающими волны, навело меня на мысль о пожаре. Железная калитка в сад была приоткрыта. Я подивился подобной небрежности. Поискал колокольчик и не нашел. Войдя в сад и поднявшись по ступеням крыльца, я отважился постучать в окно первого этажа, справа от меня, откуда доносились голоса. Дверь открыла пожилая женщина, я спросил, где живет госпожа Лакомб (это была новая фамилия Марты). Мне ответили: «Наверху». В темноте поднялся я по лестнице, спотыкаясь, стукаясь обо что-то и умирая от страха, что случилось несчастье. На мой стук вышла Марта. Я чуть было не кинулся ей на шею, как бывает с малознакомыми людьми, которые вместе избежали кораблекрушения. Она никак не могла взять в толк, почему у меня такой растерянный вид и почему я первым делом стал спрашивать, откуда огонь.
— Поджидая вас, я развела в гостиной огонь из оливковых дров и читала при его свете.
Ступив в небольшую комнату, служившую гостиной, не загроможденную мебелью и похожую на бонбоньерку благодаря обивке и большим, мягким, как шерсть животных, коврам, я ощутил себя одновременно и счастливым и несчастным, как драматург, созерцающий свое детище и с запозданием отмечающий огрехи.
Марта вновь удобно устроилась у камина, помешивая угли и вороша пепел.
— Не знаю, по нраву ли вам запах оливковых дров? Родители мужа снабдили меня ими из своего поместья на Юге.
Марта словно извинялась, что в этой комнате — творении моих рук — была деталь в ее вкусе. Возможно, эта малость шла вразрез с целым, недоступным ее пониманию.
Напротив, огонь в камине восхитил меня: я заметил, что Марта, подобно мне, до тех пор сидит у огня неподвижно, пока можно терпеть, и только потом поворачивается к нему другим боком. Ее спокойное и задумчивое лицо никогда не казалось мне прекрасней, чем в свете мятущихся языков пламени. Освещая лишь очень ограниченное пространство, пламя сохраняло всю свою силу. В нескольких шагах от него гостиная была погружена во тьму.
Марте было невдомек, что значит вести себя игриво. Даже в веселом расположении духа она оставалась серьезной.