Однако эти запутанные игры становятся нескончаемыми, изматывающими, если один из двоих не наведет наконец порядок. В целом отношение Марты к Жаку похвальным не назовешь. Но я успокоил ее, убаюкал. «Молчание нам с тобой не удается», — сказал я. Мы пообещали друг другу ничего больше не утаивать, при этом мне было слегка жаль ее, верящую, что это возможно.
Будучи проездом в Ж., Жак высматривал Марту, а когда поезд тронулся и покатился мимо ее дома, все вглядывался в окна с открытыми ставнями. В новом письме он молил ее успокоить его. Просил приехать в Бурж. «Ты должна ехать», — сказал я, стараясь, чтобы эта простая фраза не отдавала упреком.
— Я поеду, но с тобой.
Это было слишком. Но ее слова и самые безрассудные поступки несли в себе столько любви, что я быстро сменил гнев на милость. Я вспылил. И успокоился. Стал ласково уговаривать ее, растрогавшись ее наивности. Я говорил с ней как с дитятею, требующим луну с неба.
Я объяснил ей, насколько безнравственно было поступить так. Оттого, что я не набросился на нее в гневе, как уязвленный любовник, мои слова возымели больше действия. Она впервые услышала от меня слова о том, что «нравственно», а что нет. И слова эти пришлись впору: будучи не испорченной, она, как и я, наверняка испытывала приступы сомнения по поводу нравственной стороны наших отношений. Несмотря на свой бунт против хваленых буржуазных предрассудков, она, в большой степени зараженная буржуазной моралью, могла бы посчитать меня безнравственным, не произнеси я этого слова. И, напротив, то, что я заговорил об этом, доказывало, что до сих пор я не считал наши отношения достойными порицания.
Марта очень неохотно соглашалась на это сомнительное свадебное путешествие. Она начинала постигать, что такое «невозможно».
— По крайней мере, позволь мне не ездить.
Слово «нравственно», случайно вылетевшее из моих уст, сделало меня ее духовным наставником. Я пользовался этим, подобно деспоту, упивающемуся новым видом власти. Власть видна лишь тогда, когда ее употребляют неправым образом. Я и ответил, что не вижу никакого преступления в том, чтобы ей не ездить в Бурж. Подыскал для нее убедительные причины: утомительная дорога, скорое выздоровление Жака. Эти причины оправдывали ее если не в глазах Жака, то в глазах ее родных.
Ориентируя Марту в нужном мне направлении, я понемногу лепил ее по своему собственному образу и подобию. И сам себя за это корил, как и за то, что умело разрушаю наше счастье. То, что она походила на меня и это было делом моих рук, меня и восхищало и раздражало. Я усматривал в этом причину нашего союза. Но одновременно и причину будущих бед. И впрямь я заразил ее своей неуверенностью, которая в решительный час помешает ей сделать выбор. Я чувствовал, что она, как и я, с потными от волнения руками, надеется, что море пощадит наш замок из песка в то время, как другие дети строят свои замки чуть дальше.