Случается, духовное сходство отражается на физическом облике. Взгляд, поступь — уже не раз незнакомые люди принимали нас за брата и сестру. Заложенные в нас семена схожести развиваются под действием любви. Жест, интонация рано или поздно выдают самых осторожных любовников.
Можно предположить, что если у сердца имеются свои доводы, не известные разуму, то это потому, что разум менее рассудителен, чем наше сердце. Все мы — Нарциссы, любящие и ненавидящие только свой собственный образ и равнодушные к любому другому. Именно инстинкт схожести ведет нас по жизни, командуя нам «стоп!» перед тем или иным пейзажем, стихотворением, той или иной женщиной. Мы можем любоваться другими пейзажами, стихотворениями, женщинами, не испытывая подобного потрясения. Инстинкт схожести — единственная естественная линия поведения. Однако в человеческом обществе только грубые умы способны вовсе не согрешить против морали, постоянно гонясь за одним и тем же типом красоты. Так, иные мужчины готовы увиваться за каждой блондинкой, не понимая, что часто подлинная схожесть — самая потаенная и глубоко запрятанная.
* * *
Вот уже несколько дней Марта была рассеянна, но не грустна. Будь она рассеянной и грустной, я объяснил бы это приближением пятнадцатого июля, когда ей вместе с выздоравливающим Жаком и его семьей придется отправиться на курорт на берегу Ла-Манша. Марта была молчалива, вздрагивала при звуках моего голоса. Она выносила невыносимое: общение с родственниками, унижения, колкие намеки матери, благодушие отца, не отрицавшего наличие у нее любовника, хотя и не верящего в это.
Почему она все это выносила? Было ли это следствием уроков, преподанных мною и убеждавших ее ничему не придавать большого значения, не принимать близко к сердцу всякие мелочи. Она казалась счастливой, но как-то по-особенному, застенчиво счастливой, и мне было неприятно от того, что я не разделяю этого ее счастья. Я, посчитавший по-детски наивным то, что Марта усмотрела в моем молчании доказательство безразличия, теперь сам на основании ее молчания обвинял ее в охлаждении ко мне.
Марта не осмеливалась признаться мне в своей беременности.
* * *
Мне хотелось выглядеть обрадованным этой новостью. Но в первую минуту я был изумлен. Мне и в голову не приходило, что я могу стать ответственным за что-либо или кого-либо. Бесило меня и то, что я недостаточно созрел, чтобы считать это в порядке вещей. Марта говорила лишь о своем чувстве скованности. Она дрожала при мысли, что миг признания, долженствующий нас сблизить, нас разъединит. Я так старательно изображал радость, что страхи ее улетучились. Буржуазная мораль глубоко пустила в ней корни, и ребенок означал для нее, что Бог вознамерился увенчать нашу любовь, что он не наказывает нас и мы не совершили ничего предосудительного.