В следующие дни писем от Марты не было, и это казалось мне естественным, ведь рядом с ней находился Жак. Никакой его отпуск не ранил меня так, как этот, который бедняга получил в связи с рождением сына. В последнем всплеске ребячества я даже улыбнулся при мысли, что этим отпуском он обязан мне.
* * *
В нашем доме воцарился покой.
Истинные предчувствия формируются на глубинах, недоступных разуму. И порой заставляют нас идти на поступки, которые мы истолковываем совершенно неверно.
Наслаждаясь счастьем, я считал, что стал более покладистым, и радовался при мысли, что Марта находится в доме, превращенном в фетиш моими воспоминаниями о днях счастья.
Человек обычно неаккуратный, который вот-вот должен умереть и не подозревает об этом, тем не менее вдруг неожиданно для себя все приводит в порядок. Меняется его жизнь. Он разбирает и упорядочивает бумаги. Рано встает и рано ложится. Отказывается от вредных привычек. Окружающие ликуют. И его внезапная смерть расценивается от этого еще более несправедливой. Он вот-вот зажил бы счастливо!
Так и мое новое для меня безмятежное состояние было сродни порядку, наводимому вокруг себя тем, кто уж не жилец на этом свете. Я считал себя прекрасным сыном, потому что у меня самого теперь был сын. А ведь моя нежность сближала меня с отцом и матерью; что-то во мне говорило: скоро мне понадобится их нежность.
Однажды в полдень братья вернулись из школы с вестью о кончине Марты.
Молния так мгновенна, что пораженный ею не испытывает боли. Но для стороннего наблюдателя это страшное зрелище. В то время, как я совершенно ничего не ощущал, лицо моего отца исказилось. Он вытолкал моих братьев, пролепетав: «Идите. Вы сошли с ума. Вы спятили». У меня появилось ощущение, что я твердею, остываю и превращаюсь в камень. Как секунда прокатывает перед глазами умирающего воспоминания всей его жизни, так и понимание того, что произошло, обнажило для меня мою любовь со всем, что было в ней чудовищного. Видя, что по лицу отца текут слезы, зарыдал и я. Мать обняла меня. С сухими глазами, нежно, но бесстрастно она принялась ухаживать за мной, словно я заболел скарлатиной.
В последующие дни моим братьям запретили шуметь, объяснив запрет моим обмороком. А потом они вообще перестали что-либо понимать. Прежде им никогда не запрещали шумных игр. Они терпеливо молчали. Но всякий раз, когда в полдень они возвращались из школы и я слышал в прихожей их шаги, сознание опять покидало меня, словно они вновь и вновь приносили мне весть о смерти Марты.
Марта! Ревность моя следовала за ней в могилу, я желал, чтобы после смерти от нее ничего не осталось. Невыносимо думать, что дорогое нам существо пребывает среди прочих на празднике, где нас нет. Сердце мое было в том возрасте, когда еще как-то не думается о будущем. Да, именно небытия желал я для Марты, а не иного мира, где мог бы с ней однажды свидеться.