Уж тот не человек, а греческий герой,
А те, кто лицезрел заоблачны чертоги —
Те избраны: от них родятся полубоги.
13 января 1997
* * *
Дружбы сторонится Аристид.
Некому его утешить в горе,
Поддержать на агоре и в ссоре.
Друг спасет. Но он же и польстит.
Нет, уж лучше одинокий путь,
Честный, неблистательный, бесплодный,
Долгом стиснутый, а в нем — свободный.
Некому нас будет упрекнуть.
Если звезды разуму не лгут,
Если в мире высший есть порядок, —
Совестью да будет хлеб наш сладок,
Вечности да причастимся тут...
Тяжко сердцу воли не давать,
Проще милостивым быть, чем гневным, —
Но зато и пир: о задушевном
С небом в одиночку толковать.
Так вот и в изгнание уйдешь,
Никого ни в чем не обвиняя,
Голову понуря, отстраняя
Дружбы упоительную ложь.
5 августа 1997
* * *
Сладко уразуметь, как прядут и ткут…
Время перерождается, подхватив
Райским вратам двоюродный древний труд,
Шелковый этот, льняной, шерстяной мотив.
В Месопотамии или в Египте — там,
Прежде, чем первый выкован был клинок,
Трепет священный по женским прошел перстам,
Волны и струны сошлись: побежал челнок.
Видно, и впрямь терпенью гений сродни,
И уж наверное ритмом песня жива.
Спеет, копясь, клетчатка долгие дни,
Жито и ткань приваживают слова.
Слаще вина процеженного глотка
Нежит шероховатое полотно.
Цевка — сестра цевнице, и жизнь — сладка.
Плещет в амбары собранное зерно.
Весел твой замысел, ткань живая, и прост.
Дням ли, тысячелетьям потерян счет, —
Тянется, тянется с неба серпянка звезд,
Крутится, вертится шар голубой — и ткёт.
4 декабря 1997
* * *
Твой ангел овдовел и просит подаянья.
Я мимо не пройду, ведь я богаче всех.
Вот, милая, возьми пушистый этой грех,
Ошметок беличий нездешнего сиянья.
Возьми — и позабудь, что это западня.
Податель милостыни — евнух идеала
И свойственник судьбе. Счастливее меня
Доселе существа на свете не бывало.
14 декабря 1997
Кинжал и яд, удар из-за угла —
Вот чем жила эпоха. Кондотьер
Не чаще умирал на поле боя,
Чем от руки подосланного браво —
И кем подосланного? Не врагом,
А нанимателем властолюбивым:
Прелатом, князем иль народоправцем.
Пишу — и вижу пред собой Бальдаччо…
Вот, чудилось мне, баловень судьбы!
Всем взял: и молод, а уже прославлен
Искусством полководца и отвагой
(он в этом никому не уступал),
Уже перед республикой заслуги
Имел он, был солдатами любим
И счастливо женат… Чего б, казалось,
Тебе еще? Стоит он, как живой,
Передо мной с учтивою улыбкой
На площади… Умен, добавлю, был.
Умен ведь тот, по мне, кто место знает
Свое — и о чужом не помышляет…
И с ним расправились за дружбу с Нери!
Что ж странного? Он — славный капитан,