— А ну, поговори с ним, — приказывает комиссар. Подхожу к немцу поближе. Он выше меня на целую голову и дрожит. Где это его прихватили?
— Ирэ намэ унд форнамэ? — начинаю я.
Так близко мне еще не приходилось видеть живого врага. Почему-то ощущаю неловкость.
Немец вдруг разражается потоком слов, на что-то, вероятно, жалуясь.
— О чем он? — спрашивает комиссар.
— Сейчас, — говорю я, вслушиваясь в невнятный лепет… Ни черта нельзя понять: сплошная мешанина из незнакомых слов.
— Биттэ, лангзамер, — прошу я.
— Да о чем это вы? — нетерпеливо снова спрашивает комиссар.
— Я спросил его имя и фамилию и попросил говорить медленнее… У него какой-то странный диалект.
— Байерн? — обращаясь к немцу, называю я наугад одну из известных мне земель Германии.
— О, я, — обрадованно кивает немец. — Пайерн. Аукспурк.
— Он из Баварии, из Аугсбурга… У них там очень своеобразный диалект, — докладываю я комиссару.
— Аугсбург я тоже понял, — вставая, говорит комиссар. — А какой он части?
Я перевожу вопрос. Немец отвечает. Перевожу на русский трехзначное число — номер гренадерского полка, к которому принадлежит пленный. Это несложно.
— Ну, ладно. В штабе дивизии его допросят как следует. Отдыхайте, — говорит комиссар.
Немца уводят. Немного смущенный, я возвращаюсь на ворох соломы.
Утром чуть свет меня будит Коваленко — зовет умываться. В его руках котелок теплой воды и кружка. Он по всем правилам чистит зубы, не спеша намыливается. Я поливаю ему из кружки.
— Теперь давай тебе, — предлагает он.
После завтрака — чая из общего котла, который мы пьем с сахаром и сухарями, — Коваленко представляет меня своему начальнику, оперуполномоченному полка Милютину, худощавому человеку с бледно-розовым лицом. Милютин дает мне две бумажки. Я тут же перевожу тексты пропуска и удостоверения предателя-полицая. Затем меня подзывает капитан, начальник штаба.
— Посмотрите, — говорит он, указывая на стопку аккуратных листков, лежащих на столе.
Разбираю листки. Это письма из Гамбурга, написанные мелким готическим шрифтом. В конце каждого: «Твоя любящая Эрна».
— Что это? — интересуется капитан.
— Письма какой-то Эрны.
— Тогда оставьте. Мы перешлем их в политотдел.
Капитан критически оглядывает мою шинель, прожженные у костра валенки, потом берет четвертушку бумаги и, нацарапав на ней несколько слов, вручает мне.
— Ступайте на вещевой склад. В конце деревни, на нашей стороне.
3
Вернувшись в штаб, некоторое время осматриваюсь.
На служебной половине избы за перегородкой сидят начальник штаба и его первый помощник, безусый лейтенант с девичьим румянцем. Перед ними потертая на изгибах карта и кипа помятых бумаг, очевидно, боевых донесений. Румяный лейтенант пишет, а начальник штаба диктует ему, заглядывая в карту.