— Не тебе одному. Уходи, Итан. Все это абсолютно бессмысленно. Я тебе даже не нравлюсь.
— Это не так. Просто я обнаружил, что совсем не знаю тебя. Я ведь пытался побороть самого себя. Ты меня очень привлекала, я желал тебя, но не хотел, чтобы ты мне понравилась, как человек, не хотел привязаться к тебе. В те редкие минуты, когда трезвый расчет брал верх над чувствами, я поверить не мог, что веду себя, как распалившийся школьник. Мне тридцать шесть лет, и чтобы такой рациональный, образованный человек, как я, спасовал перед своими эмоциями… — Итан осекся и с невеселой улыбкой продолжал: — Знаешь, это слишком мягко сказано! Я отчаянно, до безумия хотел тебя! Но Монике удалось отравить все остальные чувства, которые я мог бы к тебе испытывать.
Дорис выключила чайник и повернулась к нему.
— Моя мать очень переживает. Она хотела бы с тобой встретиться…
— Это исключено.
Он вздохнул и посмотрел на ее измученное лицо.
— Ах, почему ты вернулась именно сегодня, когда я плохо соображаю из-за смены часовых поясов и засыпаю на ходу?
— Потому что я извращенка.
— Дорис…
— Прости, — неискренне извинилась она, — но я не желаю тебя здесь видеть.
— У нас ведь было что-то хорошее.
— Нет. У нас были ни к чему не обязывающие, временные отношения.
— А ты хотела бы — навсегда?
— Нет, я мечтала совсем о другом.
После минутного колебания Итан тихо произнес:
— Ты сказала, что влюбилась в меня…
— Но теперь все прошло, — ответила Дорис, избегая смотреть ему в глаза. — Уходи, Итан.
Повернувшись к нему спиной, она принялась искать заварку, потом что-то доставала, убирала, не отдавая себе отчета в том, что делает. Она просто пыталась занять себя и свои руки в ожидании, пока он уйдет. Только бы не проговориться о своей возможной беременности.
— Пожалуйста, Итан, уходи, — повторила она. — Просто уйди, и все.
У нее больше не было сил выносить эту сцену. Она молилась про себя, чтобы он ушел как можно скорее. И Итан ушел.
Дорис бессильно опустилась на стул, закрыла глаза и разрыдалась. Она не плакала с тех пор, как все это началось. Раз или два она была на грани слез, но теперь рыдала так, словно прорвало плотину. Здесь были и пережитый испуг, и предательство, и волнения, и душевная боль. Она чувствовала себя такой одинокой, что просто выла в голос, не боясь, что ее кто-нибудь может услышать.
Измученная, с распухшим лицом, Дорис надела темные очки и отправилась купить себе хлеба и молока, сама удивляясь, что делает такие простые, повседневные дела. Они были частью нормального быта, а не ее жизни, превратившейся в кошмар.