Вытянутое лицо асессора Шафаршика он различил только тогда, когда Шафаршик нагнулся, обеспокоенно спрашивая, не может ли быть полезен.
— Нет! Нет! — сказал Топпенау. — Идите!
Бросил догоревшую сигарету на пол. Закурил новую. Увидел телефон и добрался до него, снял трубку, но тут же повесил.
Нет, никому звонить нельзя!
Если гестапо что-либо заподозрило, то телефонные разговоры подслушивают! Инга предупреждала».
Уехать!
Оставить чемоданы здесь, незаметно выйти, взять такси и вернуться на вокзал. Билет взять куда-нибудь. В Вену, к жене. Или в Ранненбург, к отцу. Может же он поехать к жене или отцу? А на полпути сойти и взять билет до швейцарской границы...
Он понял, что это неосуществимо.
За ним наверняка следят и арестуют сразу же, как увидят, что он направился на вокзал. Ловушка! Он в ловушке, откуда нет выхода!
Этот просторный, с кожаными крестами и ковром кабинет не что иное, как беспощадная ловушка. И он сам шел в нее! Он должен был скрыться еще в Париже, как только почуял неладное.Фон Топпенау тяжело дышал.
Там, в Париже, ему приходила мысль о бегстве. Он не решился, представив себе Анну Марию и девочек обритыми и одетыми в полосатые арестантские халаты. Сентиментальный идиот! Разве Анна-Мария и дети в чем-то виноваты.
В крайнем случае венская родня и фон Крупп сделали бы все, чтобы не допустить репрессий в отношении своей родственницы.
Они бы замяли дело! Ах, как же он просчитался! Какую глупость совершил! Как слепо понадеялся, будто берлинские аресты не коснутся Штраух!.. А теперь Инга и Гауф в гестапо. И оба, конечно, могли проговориться! Могли вообще рассказать правду! И это конец! Конец! Конец!
Граф вздрогнул, когда зазвонил телефон.
Кто может звонить?
Зачем?
Он взял трубку только после третьего звонка.
Звонил начальник отдела кадров советник Крибель.
— Господин советник? — спросил Крибель. — Мне сказали, что вы вернулись... Спуститесь. Мне надо с вами поговорить.
— Хорошо, господин советник, — сказал фон Топпенау, стараясь придать голосу бодрость. — Когда к вам зайти?
— Пожалуйста, сейчас.
— Сейчас? Хорошо, господин советник!.. Правда, я собирался...
— Прошу вас зайти сейчас же, — сказал Крибель. — Я жду. Он повесил трубку, не ожидая ответа.
Фон Топпенау жалко улыбнулся телефонному аппарату. Ладонь, сжимавшая трубку, была мокрой.
Инстинкт говорил, что вызов в отдел кадров равносилен приговору. Но слепая надежда на чудо и неистовая жажда жизни, владевшая фон Топпенау, изобретали утешительные догадки: его хотят информировать об аресте Штраух, предупредить о чем-то, сделать выговор-