Он слушал разговор дежурного с офицером который сопровождал его от штаба дивизии, слышал, рекомендовали агитатором, слышал, как разговор перешел на какое-то ЧП, случившееся в дивизии, и за которое кому-то угрожали «снять голову», но разговор этот не касался сознания Вильде, не запечатлевался в уме, он был и одновременно как бы не был, ибо мысли самого Вильде, а с ними и он сам находились очень далеко от аккуратной армейской землянки, обшитой досками, от дежурного, от толстой подшивки пожелтевших газет и от койки с чистыми простынями...
Он был уже не очень молод, этот человек, лежавший на койке дежурного по политотделу армии. Недавно ему исполнилось сорок три года. Возраст серьезный, особенно если учесть, что двадцать два года из сорока трех были отданы сначала подполью, а потом разведке. Но внешне этот человек выглядел еще очень молодо. Ему нельзя было дать больше тридцати пяти — тридцати шести лет. Русоволосый, сухощавый, похожий на знаменитого чемпиона Европы по теннису, с которым его порою путали, когда доводилось ездить во Франциенсбад или в Виши, он и впрямь обладал закалкой спортсмена, собирающегося сделать феноменальную карьеру.
Он не курил; почти никогда, за исключением очень редких случаев, не пил; ежедневно занимался гимнастикой; тщательно, словно кинозвезда, следил за зубами и чистотой кожи. Высокопоставленные приятели и знаковые в Германии считали его снобом и англоманом. На людей принадлежащих к средним и низшим слоям общества он производил отталкивающее впечатление ледяной сдержанностью и холеным видом.
эрудиция этого человека вызвала удивление даже такого энциклопедиста, каким был Герберт Уэллс.
Летом тридцать седьмого года они встречались в Лондоне -На приеме у баронессы Будберг.
Передавали, что Уэллс, расположенный к баронессе и не скрывавший от нее своих мнений, выразился в том духе, что знаний их собеседника хватило бы на нескольких британских премьеров-Человек, лежавший на койке дежурного по политотделу, действительно был сведущ во многих сторонах человеческой деятельности.
Полученное им гимназическое, а затем университетское образование он постоянно совершенствовал, расширяя круг знаний не только в профессиональной юридической работе, но и во многих других областях, даже не смежных с юридической. Прожив семь лет перед Второй мировой войной в Варшаве, он собрал одну из наиболее обширных частных городских библиотек, содержавшую не только редкие издания классиков мировой литературы, но и свыше полутора тысяч томов различных книг по технике, сельскому хозяйству, истории, политэкономии и медицине. Когда он успевал читать — оставалось загадкой даже для близких. Но он читал, и читал с карандашом в руках, делая выписки, оставляя на полях книг четкие пометки для памяти. Если бы умный наблюдатель, задавшийся целью проанализировать чтение этого человека, мог уловить в этом чтении какую-то систему, вдумавшись в карандашные пометки, он догадался бы, что столь острый интерес к человеческому знанию не был в данном случае всеядным и объяснялся не только природными склонностями читавшего. Впрочем, даже очень умный наблюдатель не догадался бы о цели, какую преследовал этот человек, желавший, казалось, знать все обо всем. А цель была предельно ясна и проста: этот человек не хотел новых войн, он мечтал о торжестве человеческого разума, верил в возможность справедливого мироустройства и подчинил жизнь достижению своих идеалов.