— Выколачивайте правду из самой Штраух! — внезапно заорал Редер. — Из самой Штраух и ее любовника, этого Гауфа! Из других выколотили, значит, можно выколотить и из них! Любого можно заставить говорить, черт возьми! Не знаете вы этого, что ли?!
– Слушаюсь! — сказал Хабекер.
С помощью Клерхен — соседки по камере — она добралась до койки. Клерхен молча вытирала мокрой тряпкой ее разбитые губы, осторожно сняла с нее мокрую рубашку, прикрыла простыней. И сразу отошла к оконцу. Наверное, опять заплакала, как плакала и раньше, видя, в каком состоянии возвращается с допросов соседка.
Она лежала пластом, остерегаясь пошевелиться.
Думать не могла.
Только одна мысль билась в сознании: «Жива... Они ничего не знают» А я жива...
И это вселяло надежду: пока гестаповцы ничего не знают, они бессильны обвинить ее. Они бессильны, а друзья на свободе.
На последнем допросе следователь Хабекер произнес наконец имя Эрвина. Но ведь рано или поздно он должен был произнести это имя! И она не отрицала, что знала некоего Больца. Как многие другие жители варшавской колонии, естественно. Нет, пожалуй, немного больше. Ей рассказывали историю этого юриста, очень близкого посольству, но потом оказавшегося нежелательным элементом. Личное знакомство? Нет, лично она не была знакома с этим человеком, хотя неоднократно видела его в варшавском клубе журналистов... Как близко знал Больца граф фон Топпенау? Об этом лучше спросить самого графа, наверное. Кажется, хорошо знал. Когда Больц познакомил ее с фон Топпенау? Это провокация. Она не знала Больца, следовательно, он не мог знакомить ее с кем бы то ни было.- Графа Топпенау она тоже близко не знала, поскольку в посольстве бывала всего два-три раза. Это могут подтвердить все дипломаты, работавшие в Варшаве. В частности, пресс-атташе Штейн. С фон Топпенау судьба свела ее в Берлине. Да, только в Берлине, когда она искала работу... Нет, доктор Хуберт не знал Больца-Ну, как он мог познакомить ее с Больцем, если не знал его?.. Нет!.. Нет!.. Нет!.. Она сказала все. Ей нечего прибавить.
— Нечего? — спросил Хабекер.
— Ничего.
— Ты забыла! — сказал Хабекер. — Мы поможем вспомнить!
Он кивнул подручным ...
Серое ничтожество!
Бей!
Разве можно забыть хоть что-то? Помнится все. Все помнится! Только ты ничего не узнаешь.
Бей!
Не узнаешь...
Лежа на тюремной койке, приходя в себя после побоев, она порою с такой ясностью представляла вдруг прошлое, что даже пугалась: не начались ли галлюцинации?
Память почему-то воссоздавала с мельчайшими подробностями день ее первого объяснения с Эрвином, потом историю с варшавской кухаркой и, наконец, свидание с «Зеро» в отеле «Адлон».