в переводе и значит
место, поэтому слово долгое время активно отвергалось.
«Провинция по-русски
область; употреблять первое вместо последнего нет причины», - резонно заметил в 1890 году журналист, подписывавшийся псевдонимом Н. Г. В те годы слово это всячески обыгрывали: многие изучали латинский язык, знали значение нового слова и не видели смысла в замене им русских эквивалентов. «Провинция! Но что такое провинция?» - спрашивал в 1885 году Н. Шелгунов, предлагая и русские обозначения: «Живем мы совсем в за-толочье, и таких затолочий, лежащих вдали от городов, в России десятки тысяч»; и люди, здесь живущие, - за-толочные, то есть те же захолустные, но вне городов: «вот какие у нас дела в деревнях и в городских захолустьях», - уточняет писатель. Позже возникло естественное желание
затолочье-провинцию приблизить к термину, переведя на родной и всем понятный язык. Стали говорить
на местах: «представители с мест», «делегаты с мест» и т.д. Весы социальных симпатий еще раз качнулись в сторону русского слова, смывая следы и оценочно русских
глубинка, захолустье, и обобщенно иностранных
периферия, провинция, которые под влиянием русских эквивалентов в свою очередь стали восприниматься как оценочные.
Место, места - та же «глубинка» и та же «провинция», но пока еще без образного подтекста.
Тем временем газетная речь продолжает множить обозначения мест, отдаленных от больших городов. Экспрессия разговорной речи также поторапливает литературный язык, вводя для выражения старого понятия все новые обороты. Сама уже множественность их неоправданна: не понятие стремятся выразить, а свое к нему отношение, которое постоянно меняется.
Чащоба, глухомань, глубинка
Поразительно постоянно возвращение к непроходимому лесу. Какая-то эпическая, сказочная традиция веками толкает русского человека к этому образу, чтобы выразить свое отношение к застывшему безмолвию, неподвижности. И глубинка отсюда, и захолустье.
Чащоба - такое же захолустье, темное место в лесу, недоступное свету и движению.
Ни чащоба, ни захолустье не задержались в прямом своем значении, поскольку их использовали для других целей. Потребовалось новое слово, и оно появилось: глухомань. В литературный язык впервые ввел его. И. А. Бунин в повести «Суходол» (1911). Слово понравилось своей экспрессией, точным соответствием привычному, бывшему и у слов чащоба, захолустье. «Первое лесное слово, - вспоминал К. Паустовский, -какое меня совершенно заворожило, было - глухомань. Правда, оно относилось не только к лесу, но я впервые Услышал его (так же, как и слово