* * *
Часъ превращеній, любимый безплотными,
Вмѣстѣ мы всѣ проведемъ…
Мчитесь, толпами слетясь беззаботными:
Мы призываемъ и ждемъ,
Вами любимыя,
Страстью томимыя!..
Духи, слетайтесь,
Къ намъ собирайтесь!
Гарсесъ не шевелился; но когда прозвучали послѣднія слова этой таинственной пѣсни, ревность больно уколола его сердце, и повинуясь непреодолимому и невольному стремленію, онъ рѣшился разомъ разсѣять очарованіе, охватившее его чувства: дрожащей рукой раздвинулъ онъ скрывавшія его вѣтки и однимъ прыжкомъ очутился на берегу рѣки. Тотчасъ же все исчезло и испарилось, какъ дымъ, и, осмотрѣвшись кругомъ, онъ увидѣлъ и услышалъ только встревоженное стадо робкихъ ланей, застигнутыхъ среди своихъ ночныхъ игръ и разбѣгающихся въ разныя стороны — кто въ чащу, кто въ горы.
— Каково! не говорилъ ли я, что все это однѣ чертовскія фантасмагоріи! — воокликнулъ охотникъ. — Однако, къ счастью, на этотъ разъ чортъ немножко оплошалъ, такъ какъ оставилъ въ моихъ рукахъ лучшую добычу.
И точно: бѣлая лань, желая спастись бѣгствомъ черезъ рощу, бросилась въ древесный лабиринтъ и, запутавшись въ цѣлую сѣть каприфолій, тщетно старалась освободиться.
Гарсесъ прицѣлился въ нее изъ самострѣла, но только что онъ приготовился спустить стрѣлу, лань обернулась и остановила его, воскликнувъ звонкимъ чистымъ голосомъ:
— Гарсесъ, что ты дѣлаешь?
Молодой человѣкъ вздрогнулъ и на мигъ остановился въ нерѣшимости, но сейчасъ же уронилъ оружіе на землю, ужаснувшись при одной мысли, что могъ поразить свою возлюбленную.
Громкій, рѣзкій смѣхъ вывелъ его изъ оцѣненѣнія; бѣлая лань воспользовалась этими краткими мгновеніями и, высвободившись изъ цвѣточныхъ сѣтей, помчалась съ быстротою молніи, смѣясь надъ одураченрымъ охотникомъ.
— Постой же, проклятое сатанинское отродье! — проговорилъ онъ страшнымъ голосомъ, поднимая свой самострѣлъ съ невѣроятнымъ проворствомъ. — Раненько ты празднуешь свою побѣду и напрасно воображаешь, что я тебя не достану.
Съ этими словами онъ спустилъ стрѣлу. Она свистнула и исчезла въ глубинѣ темной рощи, гдѣ въ ту же минуту раздался крикъ и вслѣдъ затѣмъ глухіе стоны.
— Боже мой! — воскликулъ Гарсесъ, прислушиваясь къ этимъ жалобнымъ стенаніямъ. — Боже мой! а если это все правда?!
И, не отдавая себѣ отчета въ томъ, что происходитъ, внѣ себя, онъ бросился бѣжать, какъ безумный, въ ту сторону, куда послалъ стрѣлу и гдѣ слышались стоны. Наконецъ, онъ подбѣжалъ… Волосы его встали дыбомъ отъ ужаса; слова застыли въ горлѣ; онъ долженъ былъ дрислониться къ дереву, чтобы не упасть. — Передъ нимъ умирала Констанція, сраженная его рукой, плавая въ собственной крови, среди колючаго горнаго терновника.