Холодность, с которой Беатрис произнесла эти слова, на мгновение смутила юношу, но, успокоившись, он с грустью сказал:
— Я знаю, кузина, но сегодня празднуют День всех святых, в том числе твоего, сегодня день торжества и подарков. Примешь ли ты мой?
Беатрис слегка прикусила губы и молча протянула руку, чтобы взять украшение.
Они снова замолчали, и опять стали слышны дребезжащие голоса старух, говорящих о ведьмах и домовых, шум ветра, от которого скрипели стекла в сводах, и монотонный грустный звон колоколов.
Через несколько минут прервавшийся разговор вновь возобновился:
— Прежде чем закончится празднование Дня всех святых, моего святого, как и твоего, не оставишь ли мне что-нибудь на память, ни к чему себя не обязывая? — сказал Алонсо, посмотрев своей кузине прямо в глаза, которые сверкнули как молния, осветившись дьявольской мыслью.
— Почему бы нет? — сказала она, протянув руку к правому плечу, как будто ища что-то в складках своего широкого бархатного рукава, вышитого золотом… И затем с детским выражением огорчения на лице добавила:
— Помнишь ту голубую ленту, которую я повязала сегодня на охоту и которая, не знаю что означая своим цветом, является, как ты сказал, символом твоей души?
— Помню.
— Так вот… она потерялась! Она потерялась, а я думала оставить ее тебе на память.
— Потерялась! Но где? — спросил, приподнявшись, Алонсо, с неописуемым выражением страха и надежды.
— Не знаю… может быть, на горе.
— На Горе душ! — прошептал он, бледнея и падая в кресло. — На Горе душ!
Затем он продолжил глухим надтреснутым голосом:
— Ты знаешь, потому что наверняка слышала это тысячу раз: в городе, во всей Кастилии меня зовут королем охотников. Не имея пока возможности попробовать свои силы на поле сражения, как мои предки, я перенес на это развлечение образ войны, всю силу своей молодости, весь пыл своего рода. Ковры, по которым ты ступаешь, — это останки зверей, которых я убил своими руками. Я знаю их логово и их повадки, я сражался с ними день и ночь пеший и верхом, один и с друзьями, и никто никогда не скажет, что видел, как я бегу от опасности. В другую ночь я бы полетел за этой лентой и полетел бы радостный, как на праздник, и, однако же, этой ночью… этой ночью, к чему скрывать, мне страшно. Ты слышишь? Звонят колокола, в монастыре св. Хуана де Дуэро прозвучала молитва и сейчас души на горе поднимут свои желтоватые скелеты из-под кустарников, что покрывают их могилы… Души! только от вида которых у величайшего храбреца могут поседеть волосы и застыть от ужаса кровь. Они могут унести его в вихре своего невероятного бега, как лист, несомый ветром неведомо куда.