– Ты не могла бы поторопиться, малышка? – наконец сказал он. – Коровы не заклеймят себя сами. Солнце уже так давно встало, что роса почти высохла.
Солнце действительно рассеяло большую часть утреннего тумана. С учетом этого обстоятельства Клементина отрегулировала объектив. Она не станет спешить со своими фотографиями. Нет, не станет.
Коровы мычали как голодные дети, словно их обманом выманили из каньонов и усыпанных хвоей предгорий. Мужчины свистели и покрикивали, собирая животных в мычащее стадо, над которым стоял гул сталкивающихся рогов.Пыль ореолом окружила солнце, и копыта все громче стучали по земле, пока Клементина не почувствовала, как та загудела под подошвами. От рокота у нее зазвенело в ушах.
У согнанных коров и смотреть-то было не на что. Их грубые шкуры были красно-пестрыми, как лежалые яблоки, за исключением белых треугольников на лбах, придававших прямым взглядам выражение наглости. Клементина не могла понять, почему их называли шортхорнами[12]: рога у громадин длинные, искривленные и острые. Коровы были отвратительными глупыми созданиями. Они шарахались от любого движения и не любили ее.
К полудню мужчины распределяли скот по лугам и оставляли пастись, но если рядом случалось пройти Клементине, пеструхи становились беспокойными и начинали мычать и задирать хвосты. Гас объяснил, что дело в ее юбках, которые шуршат на ходу и хлопают от постоянного ветра.
А мистер Рафферти заявил, что причина в запахе крахмала, который Божьи твари терпеть не могут.
Мистер Рафферти.
Коровам мог не нравиться звук или запах ее юбок, но этот мужчина… Клементину возмущало само его существование. Она не могла назвать или перечислить все многообразные эмоции, которые он вызывал в ее груди. Но два чувства осознала слишком хорошо: страх и восхищение.
В тот вечер, когда Зак вернулся домой после затяжного кутежа в Радужных Ключах и подарил чете Маккуинов подсвечники, разразилась сильная гроза.
Молнии раскалывали темное небо, и гром гремел так громко, будто небеса разверзлись, чтобы выплеснуть дождь. И когда Рафферти шагнул в лачугу, показалось, что вместе с ним вошла и молния, сросшаяся с ним: разящая, безжалостная и опасная.
Для этого мужчины закон не писан; он был всем, к чему Клементине с детства прививали презрение. Бесстыдный, грубый и жестокий, да ещё вдобавок пьяница и распутник – и даже хуже, если он действительно убил человека, будучи ребенком. Самец, буйный во всех проявлениях. Тем не менее, в те разы, когда она осмеливалась встретиться с ним взглядом, с той самой грозовой ночи, какое-то странное чувство сдавливало ей грудь, заставляя Клементину задыхаться.