Все предположения казались одинаково правдоподобными и никак не складывались в целостную картину. А юродивый странник был здесь вроде бы совсем ни при чем.
Стемнело, над равниной в клочьях облаков плавала луна. Фиделин принес огня и возился, растапливая камин.
— Это… — сказал он. — Луна вышла. Поди, потеплеет завтра. Давно пора. Весна уж.
— Весна, — хмыкнул я. — Шевелись, сейчас пойдешь со мной шпиона допрашивать.
Он сразу помрачнел и, помолчав, ответил:
— Я, это, конечно, не отказываюсь. Воля ваша. Да только…
— Разговоры? — удивился я, но Фиделин отважно продолжал:
— Только зря, наверное, все это. Дурачок он, видно ведь. Полоумный. Ничего вы не добьетесь, замучаете только зря. Грех на душу возьмете.
Он глядел исподлобья, и маленькие глазки сверкали благородным негодованием. Я захохотал.
— Это, думаете вы, вспомнили теперь о вас. Скачете. Орете. Оно хорошо, конечно, не то что, скажем, вчера — совсем от тоски помирали. Только, это, не трожьте божьего человека.
— Поди ко мне, — сказал я, отсмеявшись.
Фиделин угрюмо приблизился, зная, что сейчас будет. Несильно размахнувшись, я хлопнул его по горбу. Он, как обычно, молча рухнул на пол. Перешагнув через него, я направился к двери. На лестнице он догнал меня, сопя и отдуваясь.
— Это. Простите, — пробурчал он.
Будто не знает, что если бы я его не простил, не сопеть бы ему уже и не бурчать никогда.
Мы спустились вниз. Стражник долго возился с заржавленным замком. Наконец дверь завизжала, я сделал шаг и остановился.
На полу у меня под ногами был начерчен какой-то странный узор. Гибкие линии, отсвечивавшие перламутром, сплетались и как будто двигались, вроде бы не на полу, а чуть-чуть над, и я почему-то вспомнил стрижей, вытанцовывающих в небе.
Бродяга, сидевший в углу камеры, поднял голову и улыбнулся.
— Я ждал вас, — сказал он. Будто мы пожаловали к нему на званый вечер.
Тут я заметил, что от стены к стене наискосок проведена такая же перламутровая линия. Бродяга сидел возле нее, как именинник.
— Это чертеж, — пояснил он. — Постараюсь рассказать все сначала. Я сам виноват, совершенно не умею держать себя в руках. Неудивительно, что вы ничего не поняли.
— Ты бы это… встал, — сказал ему Фиделин. — Князь перед тобой все-таки. И это… помолчи, пока не спрашивают.
Бродяга осторожно поднялся, оберегая поврежденную руку, и они с Фиделином уставились на меня в ожидании дальнейшего. Я молчал. Никак не удавалось оторвать глаз от рисунка на полу. Там внутри каждой линии медленно тек холодный свет, и я никак не мог понять, почему так кажется. Я почти забыл, зачем пришел.