— Видишь ли, люди встречают по одёжке и цепляются за первое впечатление.
— Что во мне не так? — озадачился мальчишка и даже оглядел себя.
Уан тихо усмехнулся и поманил его рукой.
— Через четыре года, когда я вернусь, всё будет так. Юный герой, то, на что люди смотрят прежде всего — осанка, поступь, черты лица и его выражение, одежда и украшения, в конце-концов, — Сил'ан различают слабо. Я научил тебя тому, что было важно для меня, потому что замечал недостатки и уродства, а хотел видеть красоту — в твоём уме, духе. Но, в самом деле, не мог же я наряжать тебя в наше платье и учить, как вплетать драгоценные камни в волосы? Ты должен выглядеть достойно уана, но как человек.
Хин вошёл в комнату и сел на пол у окна.
— Да, я помню, что сказал Льениз, — печально выговорил он, наконец.
— Магам не очень-то верь, когда дело касается внешности, — улыбчиво прищурившись, откликнулся Келеф. — Они убеждены, что никто на свете не идеален, кроме них самих.
Мальчишка обнял руками колени:
— Зачем ты меня позвал?
— Исполнишь то, что я скажу, не задавая вопросов? — без тени улыбки спросил уан.
Хин обернулся к нему, наткнулся на внимательный, настороженный взгляд, и, вздохнув, ответил:
— Конечно.
— Сними перчатки, — попросил Келеф, сам поднялся и отплыл к двери, отворил её, отдал кому-то из лятхов несколько тихих указаний.
К удивлению мальчишки, твари втащили в комнату упиравшуюся и громко кричавшую птицу со связанными голенастыми лапами. Хин сглотнул и едва не нарушил обещание. Ему стало не по себе.
Уан в мгновение ока прижал харнапта к полу, в его руке тускло блестнул длинный острый нож. Твари вылетели прочь и закрыли за собою дверь.
— Положи руки на его тело, — велел Келеф.
Мальчишка неловко поднялся и, стараясь не смотреть на бившуюся в захвате птицу, опустился рядом с ней и зарылся пальцами в жёсткие перья, чувствуя под кожей отчаянную дрожь мускулов, невольно перенимая панический ужас харнапта.
— Не надо, — только и успел прошептать он.
Нож вонзился в грудь птицы, она исторгла резкий, пронзительный вопль. Горячая кровь брызнула на руки Хина, и вдруг он с ужасом ощутил, что это его тело разрывает безжалостное металлическое лезвие, и он, а не харнапт, кричит, срывая голос, от невыносимой боли. Он уже не владел собой, убийца или сама смерть, тяжёлая, душная, навалилась сверху, не позволяя вывернуться, спастись, вонзая длинный зуб всё глубже. Тело выгнулось, не слушаясь воли мальчишки, его начало трясти, бить о пол, а потом ничего не осталось, кроме горящей раны в груди. Тогда, в кромешной тьме, он ясно увидел жизнь — она сочилась кровью, и не из сердца, а из средоточия духа, из последнего, обезумевшего от боли осколка сознания. Её оставалось всё меньше, а темнота прибывала, и вдруг легко, как взмах крыла бабочки, он заглянул вперёд на несколько секунд и понял — нет никакой дороги в небеса, и встреча с отцом невозможна, потому что сейчас упадёт последняя капля, и сознание погаснет. Ничего, даже вздоха, не останется от того, кого звали когда-то Хин.