Но воин из Хина не выходил, а то, что выходило, пугало Надани.
Вернувшись из деревни, она оставила сына на попечение Тадонга, а сама удалилась в кабинет, переоделась из летней одежды[1] в весеннее платье[2] и пригласила ведуна — поговорить об итогах недели, привести в порядок мысли, но сама не заметила, как сбилась и заговорила о том, о чём пыталась научиться молчать.
— Он снова играл с двумя сиротками Бобонака! — она нервно крутила в пальцах платок. — Сегодня за домом Танаты.
Её кабинет был заставлен безделушками: камнями для коллекции, которую она начала собирать и забросила; дорогими перьями; оберегами, которые местные делали из любых материалов, попадавшихся им под руку; кругами для гадания; свитками — их Надани лишь перекладывала с места на место, но не читала. Её взгляд упал на засохшие цветы в вазе. Она уверенно подошла к ним, взялась за хрупкие стебельки и замерла, словно в нерешительности. Цветы пахли так же, как и всё здесь — пылью.
— Боги… — женщина принялась ломать стебли снова и снова, мелко кроша их в вазу.
Ведун сидел в кресле, одном из десяти, привезённых из Весны. Жёлтый бархат обивки обрамляли затейливые изгибы чёрного металла, и Надани уже много раз жалела, что не попросила сделать кресла совсем другими — металл, металл, металл, раскалённый Солнцем, и пыль — это тоже было Лето. Всюду, даже в кабинете, напоминала о себе чужая страна. Уванг Сирин был прав, когда предупреждал её не приезжать сюда, но она хотела, чтобы сын жил там, где родился и вырос его отец.
— Сыновья Марбе-уана плохо к нему относятся, — после долгого молчания уныло произнёс ведун.
— Но они — его круг! — Надани резко встряхнула руками, оборачиваясь, и сухие стебли упали на мягкий ковёр. — А он играет с девчонками. И, Боги, Гебье, он снова изображал умирающего. Его убивают в играх! И кто! Что будет дальше?!
Ведун вздохнул и посмотрел в окно.
— Вы спрашивали его, почему он проигрывает?
— Я? — Надани откинула голову и горько рассмеялась. — Я не могу с ним говорить. Порою мне кажется, что он меня ненавидит.
Последние слова она произнесла совсем тихо. Ведун молчал.
— Гебье, он такой нервный! Мальчик не должен быть таким, он же будущий воин. Он и так другой, ты понимаешь: мои волосы, бледная кожа — он совсем не похож на отца, он как чужак. Я боюсь за него. Я не хочу, чтобы они смеялись над ним, не хочу, чтобы он был изгоем!
— Но он изгой, — заметил ведун и снова замолчал. Он мог помочь только делом, но Надани ещё до рождения сына взяла с него слово не говорить с Хином.
Женщина тоже посмотрела в окно, потом переставила несколько вещей на полке. Наконец, успокоившись, произнесла: