Игорек был обычным парнем из Димитровского поселка в бескрайних степях на юге области, с необычными способностями к языкам и, конечно же, точно знал, что девушке вроде Люсеньки надо. Люсенька же была обычной девушкой из города с обычными способностями к языкам, таких на факультете пруд пруди, верней, они составляют абсолютное большинство. Выделялась она лишь общим видом, который просто вопиял об общей жизненной беспомощности и трогательной детской растерянности и подвигал всякого знакомого с ней более двух минут взять ее под крыло и начать втолковывать, что же ей на самом деле надо. Если Люсенька ехала в троллейбусе, скажем, на рынок за петрушкой, буквально через пару остановок какая-нибудь сердобольная женщина за сорок или сердобольный мужчина за пятьдесят проникались Люсенькиной очевидной растерянностью и подсаживались к ней с разговором о том, что ей надо на самом деле. В петрушку никто не верил.
Ростом Люсенька была примерно с ангела, то есть метр пятьдесят девять, блондинка, тонкая, но с детскими пухловатыми щечками и глазами того цвета, который напоминает о летних небесах. И этот близорукий взгляд. И эти трогательные плечики. Ну как можно такую пускать одну куда угодно, тем более какая-то петрушка, не вяжется она с петрушкой.
Нельзя сказать, что Люсенька не знала о своем свойстве вызывать в людях острые приступы менторского зуда, и нельзя сказать, что она с годами не научилась этим свойством пользоваться. Известно, что всякому всего интересней, когда говорят о нем, и Люсенька не была исключением. Ей нравилось, когда с ней говорят о ней, пусть и в довольно необычной форме. К тому же ее забавляло, насколько разное ей надо по мнениям разных людей, и с годами она начала ловко диагностировать добровольных учителей жизни по заключениям в ее адрес.
Не сказать чтоб Люсенька была безжалостным манипулятором, она скорей не любила обижать людей и давить на них, поэтому почти всегда выслушивала со вниманием их лекции. И почти всегда реагировала с благодарностью. Люди любят, когда их внимательно слушают и реагируют с благодарностью, поэтому Люсеньку обошли стороной школьные девичьи интриги и расколы на группировки. Иногда она выслушивала людей и с интересом, как вот сейчас лохматого и энергичного Игорька.
Игорек, думала Люсенька, скорей всего посоветует ей секцию плавания и Дэйла Карнеги. Он выглядел человеком, убежденным, что все в жизни можно преодолеть с помощью физкультуры и умения ладить с людьми. Игорек не знал, что у Люсеньки за плечами спортшкола олимпийского резерва (родители тоже, допустим, не дремали в смысле, чего надо их дочери), а с налаживанием связей при Люсенькиной-то беззащитности у нее и так не было проблем. Это уж не говоря о том, что Дэйла Карнеги Люсенька прочла в девятом классе. Учительница обществоведения в неконтролируемом приступе участия в Люсенькиной явно незадавшейся жизни снабдила ту книжкой на дурной газетной бумаге, напечатанной с грамматическими ошибками и без абзацев канувшим в никуда мурманским издательством. Дэйл Карнеги Люсеньке оказался полезен лишь в одном: она узнала от него, что у людей бывают проблемы с налаживанием контактов, и ее специальная способность, оказывается, Божий дар, а вовсе не проклятие, как она считала.