Первыми — родители жениха. Марио был в черном костюме, с темно-красным галстуком и в белой праздничной кипе, в очках в золотой оправе и благоухал каким-то классным одеколоном, Клаудия, в голубом платье с покрывалом, в украшениях и по случаю причесанная в салоне, была тоже велоколепна. Обнялся с Марио, жена поцеловалась с Клаудией: «Мазаль тов! Тода раба!» (Счастья вам! Большое спасибо!)
Теперь родители невесты, Рафаэль и Мириам.
Она из Аргентины, он — турецкий уроженец с испанской от предков, изгнанных во времена Реконкисты из Кордовы, фамилией Толедано. Рафаэль с подкрученными вверх усами, кипой, лихо сидящей на блестящей, как самовар, смуглой лысине, и рыжая тихая Мириам. Тот же обмен приветствиями, объятия-поцелуи, идем дальше.
Дальше девочка с ящиком для приношений в виде живых денег и чеков, вылитой урной для тайного голосования и машинкой для считывания кредитных карт, если кто захочет вбросить денег молодым в таком виде. Мы опускаем свой конверт и поднимаемся по лестнице в зал для фуршета, где будем тусоваться до прибытия молодых.
Там, понятное дело, всякая еда, горячая и холодная, салаты-малаты и бар, полный всякой простой и замысловатой выпивки. Так мы шляемся, едим себе и выпиваем, треплемся со знакомыми и знакомимся с незнакомыми, осторожно спрашиваем, кто от кого, улыбаемся — короче говоря, отлично проводим время.
Прибывают молодые, поднимаются по лестнице в громе аплодисментов, открываются двери главного зала, и зажигаются прожекторы вокруг стоящей посредине хупы (хупа — свадебный шатер, установленный на возвышении, называемом бима, где происходит собственно обряд еврейского бракосочетания, неторопливый и некороткий). Появляется рав — красивый высокий мужчина с громовым басом и здоровенной бородищей, в черной шляпе. Народ охватывает хупу, и начинается веселуха.
В еврейской религии чуть ли не самое главное — не попутать ни слова и, Б-же упаси, не попутать что за чем идет, иначе обряд может быть признан недействительным, а молодые супруги смогут провести его вторично только после формального развода, а в некоторых запутанных случаях, тоже связанных с религией, это и вовсе невозможно.
Все замирают, чтоб не сбить рава с панталыку (как же, собьешь его! Он переженил народу на пару кварталов Бруклина), и пошло-поехало. Рав говорит слова, говорит, что сказать молодым и в какой очередности, говорит, что сказать и когда и тем и другим родителям. В паузах поет освященные тысячелетиями мелодии с такими же древними словами, наливает вино в бокал, дает кому надо отхлебнуть, опять поет, опять говорит…