Человек вскрикнул от боли, а Чань почувствовал, что нож вонзился во что-то плотное, мясистое, хотя в темноте он и не мог сказать, куда пришелся удар. Человек боролся со своим длинным клинком, пытаясь зацепить Чаня острием или кромкой, но тот ухватил противника за руку, держащую оружие, а правой нанес еще три коротких — словно игла швейной машинки — удара, проворачивая кинжал. После третьего удара Чань почувствовал, как сопротивление руки с клинком ослабело, отпустил ее и шагнул назад. Человек испустил вздох и рухнул на пол, а потом забился в судорогах. Лучше было бы, конечно, задать ему несколько вопросов, но теперь думать об этом было поздно.
Если дело доходило до драки, то тут Чань был реалистом. Хотя опыт и мастерство увеличивали его шансы выйти победителем, он прекрасно понимал, что до ошибки слишком близко, а результат зависит не столько от везения, сколько от собранности и воли. На этих коротких дистанциях критическую роль играла твердая, даже беспощадная решимость, а любая неуверенность была чревата гибелью. Кто угодно может убить кого угодно другого независимо от обстоятельств, и всегда существует вероятность, что человек, никогда не державший в руках сабли, нанесет ею такой удар, какого не ждет самый опытный и прожженный дуэлянт. Чань в своей жизни получал и раздавал немало ударов и не заблуждался на свой счет: не всегда и не против каждого противника сможет защитить его опыт. В данном конкретном случае ему повезло, что желание убрать его без лишнего шума заставило врага выбрать — вместо револьвера — оружие, которое никак не подходило для убийства в такой тесноте. Не закончив дела первым ударом, он дал возможность Чаню нанести ответный, но, промедли Чань, уйди он дальше в комнату или попытайся выскочить назад на лестницу, второй удар сабли рассек бы его, как травинку.
* * *
Чань зажег лампу, обнаружил голубя и (чувствуя себя оскорбленным до глубины души, когда ему пришлось перешагнуть через мертвое тело) выгнал птицу через открытое окно на крышу. Беспорядок в комнате не был чрезмерным — ее тщательно обыскали, но без намерения уничтожить что-либо, а поскольку вещей у него было немного, вернуть все на свои места не составляло труда. Он подошел ко все еще открытой двери, прислушался. С лестницы не доносилось ни звука, а это означало, что либо никто не слышал происходившей в его комнате борьбы, либо он и в самом деле был один в здании. Он закрыл дверь — замок был сломан, как и на входной двери, — и забаррикадировал ее стулом. Только после этого он встал на колени, вытер кинжал об одежду убитого и засунул его назад в свою трость. Он осмотрел трость по всей ее длине — удар сабли пришелся по трости плашмя, а потому никаких трещин на дереве не образовалось. Он поставил трость к стене и посмотрел на распростертое на полу тело.