Мелкий дождь, начавшийся на середине монолога Стаса, смывал не замечаемые им слезы со щек, но не мог помочь заново научиться дышать. Ветер ласково шевелил еще не полностью промокшие волосы, но не мог заставить заново биться остановившееся, казалось, сердце. Не решаясь поднять взгляда, не решаясь прочитать заслуженный приговор, юноша опустился на колени. Он уже не помнил, зачем все это говорил – чувство вины жгло его душу, ненависть и презрение к самому себе достигли того уровня, когда почти не имеет значения, простят ли тебя те, кому ты причинил зло, потому что сам себя ты простить уже не можешь.
Чья-то рука легла на плечо, сильные пальцы сгребли куртку, потянули вверх, вынуждая встать. Горячее ткнулось в руку, Стас машинально подставил ладони под обжигающий металл и невероятным усилием заставил себя поднять взгляд.
Они все смотрели на него, бледные, ошарашенные, непонимающие, боящиеся – они хотели всего лишь узнать, почему, они не были готовы услышать исповедь того, кого считали, несмотря ни на что, своим Командором. Саша плакала, не скрывая слез. А Стас стоял, сжимая чашу с глинтвейном, смотрел на них и не мог понять, почему они не разворачиваются и не уходят, заслуженно оставляя его наедине с собственной совестью.
Резкая боль в щиколотке вывела его из этого отрешенно-обреченного состояния.
– Вчера я решил, что если вы не простите меня, если отречетесь, я покончу с собой, – сказал он и сам удивился тому, как горячо и решительно звучал его охрипший от долгого монолога голос. – Сегодня я понимаю, что это было бы трусливо с моей стороны. Но я не хочу больше трусить. Я не прошу вас больше ни о чем, кроме искренности. Если вы не можете простить меня за все то, что я натворил, не надо делать вид. Пожалуйста. И еще одно… Вне зависимости от того, что вы решите, знайте: я безмерно благодарен каждому из вас за то, что было, я в долгу перед вами и… я люблю вас всех.
Он поднял посеребренную чашу, украшенную тонким узором по краям, отпил несколько глотков, отнял медленно остывающий металл от губ. Вновь обвел всех взглядом. Они стояли на тех же местах, все такие же шокированные, и ни один не попытался сделать шаг вперед.
«Что ж, это справедливо», – с горечью сказал себе Стас. Чаша в его руках медленно наклонялась, еще несколько секунд – и алый пряный глинтвейн потечет на землю…
Чужие ладони легли поверх его пальцев. Он поднял голову и поймал страдающий взгляд Виктора.
– Я прощаю тебя, – хрипло проговорил тот. Пригубил вино, вернул чашу. – И ты, если можешь, прости меня за то, что я сомневался.