Иван Михайлович ответил на это терпеливым молчанием. Сколько раз ему уже приходилось слышать это слово. А ведь было время, когда он услышал это слово первый раз и не понял, о чем речь. Теперь его все эти заковыристые словечки не смущали. Он не позволял себя сбить с толку, и если ему подпускали что-нибудь из науки, он спокойно и с достоинством спрашивал: «Что вы хотите этим сказать?» И подследственный вынужден был все объяснить простыми словами.
— Ну, придумали бы хоть что-нибудь новенькое. Все одно и то же, как сговорились: Не знаю… первый раз слышу… Хата с краю, ничего не знаю. Абсурд, — специально ввернул Михайлов. — Когда это говорит какой-нибудь неотесанный самоед, понятно, что с него взять. Но вы же почти профессор.
Стараясь говорить как можно спокойней, тоном, напоминавшим диктовку, Егор Ефремович наконец сказал о том, что ни к какой шпионско-диверсионной деятельности отношения не имеет.
— Вы любопытствуете знать, — Чертков взял тон почти профессорский, — имел ли я несчастье состоять в заговоре туземцев… — это слово лучше всего выражало дистанцию, — против власти и государства? Ваши предположения обращены в сферы фантастические. Рассудим здраво, как поднять на антиправительственную деятельность племена, мало смыслящие в политике и с трудом, как мне представляется, различающие власть царскую, Временного правительства, интервентов и нынешнюю, советскую.
— Очень легко. Стоит сказать, что новая власть, советская, хочет отобрать у них пастбища, рыбные тони, переселить всех из вежей и тупов в дома, как у русских, и недовольство тут же и вспыхнет, — уверенно сказал Михайлов.
— Вы знаете, как поднять восстание туземных племен, а мне, извините, такое и в голову не могло прийти, — негромко, почти извиняясь за бестактность, произнес Чертков.
Увидев, что сплоховал, Михайлов взял паузу, уставившись синими глазами в подследственного, уверенный, что нужные слова всплывут сами собой.
— Мне это тоже не могло прийти в голову, как вы выражаетесь, — нашелся наконец Михайлов, — но о методах вашей повстанческой работы я узнал из документов и от ваших сообщников. Не советую вам продолжать запираться и вводить следствие в заблуждение.
Теперь уже Чертков не знал, что на это ответить.
— Вы видите, я ничего не записал, — миролюбиво произнес Михайлов, повертел в руках вставочку и положил ее на край чернильницы. — В ваших же интересах. Зачем вам нужно, чтобы в протоколе допроса были сведения о вашей неискренности и отказе сотрудничать со следствием? Это может вам только повредить, Егор Ефремович, — взглянув для верности на первый лист, проговорил Иван Михайлович.