– Ну что, головорез, набегался? – Ерофеич стоит у забора и, опираясь на палку, смотрит на меня из-под кустистых бровей. Он не одобряет моих пробежек по лесу, считает, что таким образом я только оттягиваю процесс выздоровления. А что я могу поделать, если чувствую, что мои мышцы понемногу слабеют? Лежание в доме мало способствует тому, чтобы они окрепли.
Что до прочих раненых, то они безропотно выполняют все указания старого лесника. Сказано лежать – лежат. Ходить – ходят. Понемногу выправляются, это да. Наверное, я и сам поступил бы так же, но жажда деятельности меня буквально распирает. А ведь пролежал я ничуть не меньше прочих! И, в отличие от них, вообще безмолвно и безгласно.
Взрывом меня шарахнуло о камень, и многострадальная голова в очередной раз отключилась. Впрочем, этим не ограничилось – осколки посекли еще и грудь. Слава богу, неглубоко. К тому моменту, когда я открыл глаза и начал что-то соображать, эти раны уже затянулись. И вставать с кровати было почти не больно. Хотя ноги и руки – те почти одеревенели.
Чем нас лечит старый дед, известно только ему одному. Бинты использует наши. Стирает их и развешивает на просушку. А все прочее – исключительно травы да коренья. Горькие – просто атас какой-то! Зубы сводит почти до скрежета. Но эти отвары действуют, и мы понемногу приходим в форму. Впрочем, я в нее прибегаю. И еще, кроме этого, вылезаю во двор и со всей дури луплю ногами и руками по толстому бревну.
Больно сначала было… слов нет! Но моя хитро вывернутая память подсказывает, что что-то в этом роде я когда-то уже делал. А раз так – будем вспоминать…
Благо вспомнить надо многое.
Нет, имя-отчество вспоминать нет необходимости. Мои бумаги целы, и Ерофеич их мне отдал сразу же, как я стал что-то соображать. Поэтому в данном вопросе проблем не было. Но вот как объяснить окружающим то, что я помню только последние два месяца из своей жизни, – это вопрос! Для всех, кроме нашего лешего-лекаря.
– И не так еще быват… – пожимает он плечом, что-то перетирая в ступке. – У нас в шашнадцатом годе германский снаряд аккурат в офицерский блиндаж угодил. Всех разом положило, окромя ротного. Так он даром что живой – враз память потерял. И что интересно! Себя помнил, солдат всех – тоже не забыл. И все! Боле – ни хрена. Ни батальонного не узнавал, ни полкового командира не признал – как отрезало!
– И что с ним дальше стало? – интересуется любопытный Леон Кочарян. Ему хуже всех – вставать не может, нога еще не до конца зажила. Деятельный и активный по натуре, Леон очень тяготится тем, что прикован к постели, вот он и изводит всех своими вопросами, компенсируя словесной активностью свою вынужденную неподвижность.