— Больно будет?
— Не почувствуешь, милая. Будешь, как спящая царевна.
Она уже на операционном столе. Голова хирурга оказывается между ее приподнятых, обутых в бахилы ступней. Резиновая перчатка осторожно ощупывает живот. Словно гладит невидимый, перезревший плод — нежно по головке, за ушками, щекочет подбородок, делает смешную "козу". Сестра с особой тщательностью вяжет жгут. Выделяет на сдобной руке темную ягодку вены. Впрыскивает снотворное, заглядывает в васильковые, меркнущие глаза, словно в их лазурной глубине осторожно погасили свет.
Зеркало, как турецкий ятаган, погрузилось в лоно. Стальные расширители пружинно раздвинули мягкую беззащитную плоть. Но нет ужасной пластмассовой кишки и насоса. Нет грубых заточек и скребков. Хирург заглядывает в лоно, поворачивает зеркало. Остроносый в очках нервничает, двигает зобом, как птица-выпь.
В руках у хирурга инструмент, напоминающий глубокую ложку, какой черпают мороженое, выкладывая в вазочки шарики пломбира. Ложка на длинной рукояти погружается в женскую утробу. Рука хирурга осторожна, нежна. Что-то мягко нащупывает, к чему-то прилаживается. И вдруг напрягается, с чем-то борется. Дергает, словно выдирает гвоздь. Движется назад, вытягивая ложку из женщины.
Кажется, что в ложке лежит огромная сочная клубничина, липко-красная, мокрая. Потом, когда хирург выносит ее под ослепительную люстру, видно, что это крохотный человек с выпуклой лобастой головкой, курносый, с закрытыми веками, темными дырочками ноздрей скрестил на груди ручки, поджал короткие ножки, весь прозрачный, дрожащий, трепещущий, словно глазированное изделие стеклодува, оторванное от длинной трубки, сквозь которую наполняло его творящее, созидающее дыхание.
Хирург приподнимает добычу, протягивает ее на показ остроносому визитеру. Тот отвинчивает крышку цилиндра, подставляет хирургу. И тот скидывает туда эмбрион, как сливают в банку пойманного сачком тритона. Остроносый заглядывает внутрь, словно смотрит, как плещет в глубине сосуда живое существо. Завинчивает крышку и, что-то бормоча, уносит цилиндр из комнаты.
Женщина лежит на одре, подурневшая, поблекшая. Из нее толчками хлещет кровь — на пол, на инструменты, на хирурга, на медсестру, на Третьяковскую галерею, на Ивана Великого, на Москву, на Волгу, на Куликово поле, на Полярную звезду, на дорогу в Рай, по которой чинно, самодостаточно ступают непорочные праведники.
Женщина, которую оперировали, за немалые деньги выращивала в себе шестимесячный плод. А потом продала его для нужд современной медицины. Засекреченная наука использует плоть и кровь младенцев для изготовления гормональных препаратов, которыми лечат самых избранных, незаменимых для человечества персон. Продлевают их век, возвращают здоровье и молодость, исцеляют от недугов и немощей.