– Смерть Кэтти сразила меня, – медленно и негромко говорил Бисмарк, глядя в огонь камина. – Это как погас солнечный луч, в котором ощущалось присутствие Бога…
– Ее смерть была покойной… – произнес Орлов, тоже глядя в огонь.
– Это был Божий дар, который дал мне силы на создание империи.
– Бог уберег меня от отчаяния, но сердце мое разбито…
Оба они – как два старика, которые говорят каждый о своем, не слыша друг друга, но видя одно и то же – как их возлюбленная Кэтти бежит к морю по солнечному пляжу в Биаррице, как врывается она в зеленую волну и как тысячи солнечных брызг взлетают в воздух вокруг нее…
– Когда я завершил создание Германии, Он забрал ее…
– Каждое мгновение я ловлю себя на мысли, что хочу пойти искать ее или написать ей…
– И я стал отдаляться от Него… Нет, я читаю Библию, но…
Бисмарк замолкает. Долгая пауза. Затем, словно очнувшись или вернувшись мыслями из прошлого, он говорит:
– Спасибо, мой друг, что вы вспомнили обо мне… Я думаю, что за пределами вашей страны не найдется больше другого государственного деятеля, который бы думал по-русски больше, чем я… И на конгрессе семьдесят восьмого года не было ни одного «русского предложения», даже по самым важным вопросам, которое бы я не провел. И всё – исключительно благодаря моему личному влиянию и личным стараниям…
Медленным, очень медленным жестом он лезет в карман и достает луковичные часы с агатовым брелоком, до блеска вытертым за семнадцать лет, прошедшие с сентября 1862 года. Но гравировка «Kathi» видна на нем, как прежде.