Остальные либо расплачивались свободой за несогласие с этой удобной и бесстыдной программой, либо делали вид, что не замечают ее. Осторожность сделалась самой распространенной формой общения между людьми. Еще проще было молчать и вообще избегать разговоров на общие темы.
Брат драматурга, М. А. Островский, занимавший один из министерских постов, писал в частном письме:
«В такое время, во всяком обществе, которое не имеет совершенно интимного характера, надо как можно менее говорить обо всем том, что не подсказывается вам вашими прямыми обязанностями…»
Так как театр менее всего подходит к обществу «интимного характера», там стараются (и очень успешно!) избегать разговоров о серьезных проблемах жизни.
Министерство императорского двора, которое опекает театры, готово изгнать со сцены всякое напоминание о неблагополучии. Действительность лучше показывать такой, какой ее хочет видеть начальство. Еще лучше совсем уйти от действительности в узко-семейные проблемы. Наибольшее одобрение встречает репертуар, который «не вызывает желчи и не мешает пищеварению».
Директора императорских театров этот репертуар устраивает.
Он разделяет его не только по должности, но и по личным вкусам.
Почти на целое десятилетие во главе дирекции оказывается И. А. Всеволожский. Утонченный аристократ, проживший полжизни в Париже и промотавший там большое состояние, он не скрывает презрения к отечественной литературе. Островского он называет «болотным цветком» и на представлениях его пьес старается не входить в ложу. Свое отсутствие он объясняет наутро тем, что на спектаклях крупнейшего русского драматурга в театре «пахнет капустой».
Не многим лучше этот сноб относится к пьесам Гоголя. Тургенева он допускает охотней, но всему предпочитает игривый водевиль или французскую адюльтерную драму.
Александринскую сцену надолго захлестывает поток низкопробных переделок с французского. Отечественные драматурги-ремесленники успешно соревнуются с западными учителями в бессодержательности и дешевой экстравагантности. На этом эффектном и поверхностном материале формируется целое поколение артистов. Традиции мартыновского реализма отходят в прошлое. Глубина социальных обобщений оказывается лишней. Гражданственность мешает, а то и становится смешной.
Зато все больше совершенствуется мастерство. Оттачивается до блеска искусство бытописания. Сверкающее, но не слишком глубокое. Отточенное, но малозначительное. Щекочущее нервы, занимательное, но волнующее не больше желательной меры.
В этой обволакивающей паутине запутываются многие великолепные дарования. Среди них и те, которым удалось прославить своим мастерством русский театр восьмидесятых годов.