И все вокруг разразились радостными выкриками. Гай Цезарь бросил зазвеневший нож на алтарь и прошел за занавес. Фламины и жрецы последовали за ним. Жрицы Венеры начали сжигать на алтаре внутренности, а из остальной туши должны были приготовить блюда для дальнейшего пира. На столе уже громоздились изысканные закуски, кравчие стояли наготове с кувшинами прохладного вина. Калигула возлег на приготовленное для него ложе, затянутое пурпуром и украшенное лавровыми ветвями, и дал знак располагаться остальным избранным. Клавдию было отведено место по правую руку от императора.
Из тех, кто не имел отношения к жреческим обязанностям, на это пиршество были допущены лишь сенаторы и несколько близких друзей цезаря.
Сенатор Ливий Гемин, поклявшийся, что видел взлетевшего орла из дыма погребального костра и получивший за эту ложь щедрое вознаграждение, отчим Мессалины Корнелий Сулла, Луций Вителлий и Фабий Астурик также были в числе избранных. Их усадили в конце стола, и они тихо о чем-то преговаривались. Клавдий со своего места видел, каким влюбленным взглядом Германик смотрит на Мессалину. Девушка скользила меж жрецов, взяв на себя обязанности помощницы распорядительницы по просьбе старшей жрицы Венеры. С ее лица не сходила улыбка, но Клавдию было заметно, что девушка натянута как струна, а в глазах ее мерцают тревожные огоньки.
Клавдий корил себя за вчерашний приступ слабости, помешавший ему вникнуть в детали заговора, и теперь терялся в догадках, когда все должно было произойти. Он молил богов, чтобы это случилось не на его глазах.
Но постепенно облик прекрасной Мессалины затмил все вокруг, и Клавдий не мог отвести взгляда от красавицы. Тяжесть в груди усиливалась, причиняя новые душевные страдания. Никогда в жизни ему еще не приходилось испытывать подобных мучений. Тот позор и насмешки, которым он подвергался прилюдно с детства, меркли по сравнению с болью неразделенной любви.
Когда Мессалина приблизилась к нему со словами приветствия, Клавдий к своему стыду едва сумел промычать что-то невразумительное, смутившись, как безусый юнец, и руки его предательски затряслись. А когда он поймал ее взгляд, полный брезгливого отвращения, то от стыда готов был покончить с собой тут же, за пиршественным столом.
Калигула склонился к нему и насмешливо спросил:
— Ты же не собираешься умереть прямо здесь, дядя? У тебя такой ужасный вид, что ты портишь аппетит не только мне, но и гостям.
Клавдий натянуто улыбнулся.
— Прошу простить меня, мой цезарь, я только что перенес тяжелую лихорадку, мне все еще нездоровится. Надеюсь, доброе вино поднимет мой дух.