— Постой, сестра, помолчи, дай продлиться мгновенью. Я все еще любуюсь моей Юнией, — взмолился Гай, — она всегда так же расчесывала волосы после любовных игр, чтобы потом опять вспрыгнуть ко мне на ложе и растрепать заботливо уложенную прическу.
— Ты хочешь, чтобы я заменила ее для тебя? — вдруг повернулась к нему Друзилла. — Хочешь ли ты этого, брат? Я так сильно люблю тебя, что готова на все, лишь бы ты был со мной рядом. Ты можешь называть меня ее именем и думать, что ласкаешь ее тело, а не мое…
Калигула через силу кивнул, очарованный сладостным видением.
— Пусть будет так, — молвила она, и в глазах ее заплясали злые огоньки, — ночь принадлежит тебе и ей, но день — мой. Поклянись страшной клятвой, что сделаешь меня своей законной женой. Иначе я навсегда уеду из Рима, и ты больше не сможешь обманывать себя, тебе останется лишь темная мраморная голова, которая никогда не ответит на твои поцелуи.
Гай замолчал, обдумывая слова Друзиллы. Она — его сестра. Ради исполнения клятвы, которую она от него требует, ему придется попрать законы. Но что значат законы для бога? Они — ничто. Он перевел взгляд на темноликую Юнию и вдруг явственно увидел, как горят во тьме ниши ярким светом ее глаза. В тот миг он готов был поклясться, что она одобряла сказанное Друзиллой. Ведь она сама завещала ему то, о чем он думал в это мгновение. Взмах ресниц, и наваждение пропало.
— Я согласен, — сказал он и неожиданно добавил: — но достаточно будет того, что станешь моей любовницей. — Голос его дрогнул, и он опять посмотрел на статую. Глаза ее были темны. — Мне нужен наследник. А ребенок от кровосмешения никогда не будет им признан, даже если я изменю все законы. Боги не могут воздействовать на разум и чувства людей. Не искушай судьбу, соглашайся. Большего я не смогу тебе дать, сестра.
Друзилла кивнула, не в силах вымолвить слова от счастья. Пусть дорогой ценой далась ей эта победа, но что значит унижение притворяться той, кого она ненавидела, по сравнению с тем, что она будет повелевать Римом и блаженствовать в объятиях того, о ком мечтала с детства. Правда, глубокой ночью в ее душу закрались первые сомнения, а верно ли рассудила она, согласившись с братом, ведь, проснувшись, она увидела, как горько плачет Гай, стоя на коленях пред хладным мрамором своей мертвой возлюбленной.
Носилки Макрона и Эннии с трудом находили дорогу среди шумной толпы. Супруги молчали. Да и сказать что-либо друг другу не представлялось возможным из-за невообразимого шума, наполнявшего пьяный Рим.
Лишь дома, на Эсквилине, они смогли поговорить.