Кот приоткрыл один глаз и замурлыкал еще громче, а его хозяйка снова улыбнулась и напомнила ему, что к брату Мэтью у него почему-то несколько иное отношение: пару раз он даже осмелился выпустить против того когти…
Элинор сняла кота с колен, встала, подошла к окну. Чувство некоторого облегчения сменилось прежним — тягостным и беспокойным.
Что же все-таки получается? Если Томас невиновен, во что она верит… хочет верить, то что же он так упорно скрывает? Знал ли он убитого солдата, и если да, почему отказывается сказать об этом? Что ему мешает?
Она прикусила губу, задумалась.
Быть может, умерший знал что-то о его прошлом? Но ведь он мертв, а мертвые говорить не умеют. В чем же причина для беспокойства, граничащего с ужасом? И какие-такие тайны мог знать солдат? Что-нибудь о нарушении монахом его обетов безбрачия и целомудрия? О женщинах, в чьих объятиях он испытывал греховную радость? Что ж, он привлекателен, даже красив, и нет сомнения, у него была не одна любовная связь до того, как он постригся в монахи… А после того?.. Ей неизвестно ни о том, ни о другом, и она не собирается предпринимать усилия, чтобы что-то узнать, но, конечно же, в миру, до посвящения в монашество он…
С горькой усмешкой она прервала свои размышления.
Да простит меня Бог! Во мне просыпаются чувства, свойственные ревнивой жене. Какая разница, в конце концов, даже если он был безмерно сластолюбив и спал со всеми замужними женщинами Лондона и их дочерьми? Господь уже простил ему, и ей остается сделать то же самое… И хватит об этом. Нужно подумать о другом. О нависшей над ним угрозе.
У Томаса, как у всех людей, есть семья. Возможно, тайна, которую он хочет сохранить, касается его близких родственников? Она вспомнила человека, одетого во все черное и явно принадлежащего к Церкви, что приезжал прошлой весной на прекрасном сером коне и обратился к ней с просьбой разрешить одному из ее монахов отбыть ненадолго из монастыря к серьезно заболевшему брату. Разумеется, она дала такое разрешение и с болью в сердце смотрела, как Томас выезжает из ворот монастыря вслед за посланцем. В те минуты, когда она давала ему благословение на поездку, ее удивило — она помнит — лицо Томаса: оно выражало не столько беспокойство за здоровье родственника, сколько нежелание ехать, даже злость. Это навело ее на мысль о серьезном разладе в его семье.
Она взглянула на кота, вольготно расположившегося у нее на постели.
Хорошо, сказала она ему. Понимаю, тебе надоели мои долгие размышления, ты считаешь, что пора переходить к действиям. Я согласна с тобой, Артур, и потому решаю незамедлительно увидеться с братом Томасом и, глядя на него строгим материнским взором, прямо спросить о том, что он утаивает от нас. Слово «материнский» я употребила оттого, что как настоятельница дала клятву быть матерью своим монахам, подобно тому, как наша Пресвятая Дева пребывает матерью всех, кого любит Господь.