Она — сгорбленная, придавленная горем, он — замкнутый и строгий, как всегда. Только лицо казалось совсем бронзовым от загара и нахмуренные брови еще сильней побелели.
Но вот старушка, едва взглянув на посветлевшее лицо дочери, материнским инстинктом угадала, что главная опасность позади, — и улыбнулась, заплакала от счастья. И тогда отец вдруг заморгал седыми ресницами, всхлипнул. Потом он опустился рядом с женой на табурет, серебристыми намокшими усами прильнул ко лбу Шарофат.
Едва старики вышли, в дверях палаты появился Валиджан. Приехал он, видимо, вместе с ними, но дожидался очереди.
Валиджан, костлявый, длинный — не высокий, а именно длинный, — ссутулился и похудел сильнее обычного. Над темными неулыбчивыми глазами широкие брови сошлись в одну линию, отчего лицо казалось особенно хмурым, нелюдимым.
Таким он был во всем — замкнутый, скупой на проявления чувств, всегда немного угрюмый.
Прежде, когда они еще не поженились, это даже нравилось Шарофат. Она весело посмеивалась над хмуроватой нежностью Валиджана и над его безудержной ревностью. Она была уверена: все это пройдет. Но вскоре после свадьбы Валиджан сделался ревнивым до исступления. Это внушало страх; Шарофат затосковала, держалась с мужем отчужденно.
Но вот вчера, когда Валиджан медленно вошел в палату и неуклюже опустился на колени у ее кровати, горячая, давно не испытанная нежность всколыхнулась у нее в груди, комком подступила к горлу.
Шарофат погрузила пальцы в его жесткие и густые волосы и, кажется, впервые подумала, что часто была несправедлива к нему. Разве он виноват, что любит ее так неистово?
Нежность, материнская, прежде неведомая, так и не остывала в ее груди весь день. Это чувство Шарофат испытывала не только к мужу, но и ко всем, кто навестил ее. Такую же радость от встречи с давно оставленными и вновь обретенными друзьями чувствует, наверное, путник, возвращаясь к родному очагу после долгих-долгих странствий…
Уже к вечеру из кишлака приехала Каромат, дочь старика Рахима. Она тоже пострадала при катастрофе, но уже выписалась. Девушка посидела минут двадцать. Но не зря ее считали говоруньей: она успела поведать все кишлачные новости за целую неделю. Да еще, понизив голос, рассказала то, о чем почему-то умалчивали и отец с матерью и друзья из бригады, — о ссоре мужа с председателем и о показаниях Валиджана следователю.
Каромат ушла — и будто выключила лампочку: потушила вспыхнувший было в груди свет, растревожила рой нерадостных мыслей.
И чем больше думала Шарофат, тем тоскливее становилось на душе. Она почти не сомневалась, что причина поступков мужа — ревность.