Минувшей ночью прошел долгожданный дождь, но лил он западнее, в Ле-Девэне, а нас не освежил. Мы в дортуаре изнемогали от духоты, глядя, как над гаванью вспыхивает огненная дуга зарницы. Влажная жара привлекла с равнин незваных гостей — комары роем влетали в окна, облепляли непокрытые участки тела, сосали кровь. Спали сестры плохо или не спали вообще — кто оголтело сражался с гнусом, кто просто лежал, смирившись с неизбежным. Я прогнала комаров из спаленки лавандой и листьями цитронеллы, но из-за жары лишь немного подремала. Наутро я поняла, как мне повезло: меня почти не искусали. Томазина же пострадала куда сильнее, а Антуана с ее горячей кровью превратилась в крапчатую размазню. К нашему ужасу, комары проникли и в часовню — ладан и свечной угар были им нипочем.
Отслужили матутинум, за ним лаудесы. Когда утро вступило в свои права, комары возвратились на болотистые равнины. К приме вернулась жара, а небо побелело, не предвещая ничего хорошего. Спокойно стоять не получалось: сестры дружно расчесывали укусы. Даже я, почти не пострадавшая, словно из солидарности чувствовала зуд. Тут и предстал перед нами мрачновато-серьезный Лемерль. Справа от него стояла мать Изабелла, слева — сестра Маргарита.
По часовне пробежал ропот. Маргарита явилась на службу впервые после того приступа, и мы ждали от Лемерля объяснения: что же с нею было. Болтали разное — и про виттову пляску, и про паралич, но куда больше про одержимость злым духом. Сегодня Маргарита казалась спокойнее, тик исчез, а вот зрачки заметно расширились. Это, верно, от мака, который я подмешала в укрепляющий настой. Надеюсь, мак поможет.
Только на всех сестер снадобий не приготовить. Альфонсина перевозбуждена, искусанная Томазина ежесекундно дергается, Антуана расчесывает себе ноги, даже Клемента, обычно сама невозмутимость, заметно взволнована. Лицо осунулось, веки набрякли — верно, гибель Жермены подействовала на нее сильнее, чем казалось. Клемента не сводит с Лемерля глаз, а он старательно избегает ее, даже не смотрит. Видно, она впрямь ему надоела. Неужели меня это радует? Какая мерзость!
— Дети мои! — начал Лемерль. — Три долгих дня смиренно ждали вы вестей о сестре нашей, Маргарите.
Мы забеспокоились, закивали, заерзали. Три дня — срок немалый. Три дня сплетен и неопределенности, три дня настоев и теплых снадобий. Суеверия не были нам чужды даже при матери Марии, а сейчас, лишенные святой заступницы, мы оказались полностью в их власти. В это смутное время мы нуждались в порядке, твердой руке и мудром совете и неосознанно тянулись к Лемерлю.