Вдруг раздался торжествующий крик Антуаны.
— Гляньте! — Она держала в кулаке карандаш. Черный восковой, именно таким статую обезображивали. И это еще не все — из-под матраса вытащили красные лоскутки, на отдельных чернели стежки. Вот они, кресты, злонамеренно споротые с наших ряс среди ночи.
Спаленку накрыла напряженная тишина: каждая из сестер, исполнившая епитимью за пропавший крест, обратила взор на Клементу. В следующий миг все разом заголосили. А вот Антуана действует быстрее, чем голосит, — она отвесила Клементе пощечину, да такую, что та налетела на стенку.
— Змея белобрысая! — завопила Пьета, хватая Клементу за вимпл. — Шутки шутить вздумала?
Клемента билась, визжала, невольно поворачивалась за помощью к Лемерлю. Антуана проворно налетела на нее и повалила на пол. Они и прежде не ладили. Я тотчас вспомнила их глупые перепалки на капитуле.
В смятении Изабелла обратилась к Лемерлю.
— Остановите их! Умоляю, святой отец, остановите их! — отчаянно перекрикивала шум она.
— Кашу заварила ты, — холодно напомнил Черный Дрозд. — Ты раззадорила сестер, в то время как я успокаивал.
— Вы сказали, злых духов нет…
— Чушь, есть, конечно, — зашипел Лемерль. — Но разве сейчас время их поминать? Если бы ты прислушалась к моим…
— Прошу прощения, святой отец! Только остановите их, остановите!
Но драка уже закончилась сама. Клемента, зажав лицо руками, скрючилась на полу, а над ней нависла раскрасневшаяся Антуана с разбитым в кровь носом. Обе запыхались, вокруг них из солидарности пыхтели сестры, во время потасовки и пальцем не пошевелившие. Я покосилась на Лемерля, но тот был сама непроницаемость: без спросу его мысли не прочтешь. Только мне не почудилось: увидев пустой тайник, он впрямь удивился. Кто-то очистил его без Лемерлева ведома, в этом я не сомневалась.
По приказу Лемерля Клементу и Антуану отправили в лазарет, а меня до конца дня в пекарню. Целых три часа думать было некогда: я месила тесто, лепила булки, партиями выкладывала их на противни и сажала в печь на длинные узкие полки, очень похожие на отсеки в склепе.
Об утренних событиях я старалась не думать, но они снова и снова всплывали в памяти. Пляс Альфонсины, мерно раскачивающиеся тела, безумное начало транса. Когда я перехватила взгляд Лемерля, его глаза смеялись, но за смехом таилась боязнь, как у всадника на необъезженном коне. Всадник знает, что упадет, но смеется, ибо скачка для него — счастье.
Сперва я почти не сомневалась, что Лемерль за меня не заступится. Он ведь сам задумал тот спектакль, но потерял над ним контроль. Лемерль мог запросто подставить меня, сестры снова ели бы у него с ладони. Но он так не поступил. Благодарить его за это — полный бред, нужно ненавидеть за то, что сделал со мной, со всеми нами. И тем не менее…