— Да, Антуана.
— Мне было четырнадцать. Рядом отец, братья, дядья и тетки. Они все считали меня тварью бессловесной и приняли решение, не дав пикнуть. Я, мол, не смогу заботиться о ребенке. Жить не смогу с таким позором!
— А дальше?
— Ребенка решили отдать моей двоюродной сестре Софи. Меня даже не спросили. Софи к восемнадцати годам уже троих родила. Она, мол, и четвертого вырастит. А скандал скоро забудется. Он же яйца выеденного не стоит! Безмозглая толстуха ребеночка нагуляла! А папаша-то кто? Слепой?
— И что?
— Взяла я, значит, подушку, — негромко и задумчиво начала Антуана, — и положила сыночку на голову. Малышу своему, на его темный затылочек. Положила и давай ждать. — Улыбка Антуаны светилась пугающей нежностью. — Августа, он был для всех обузой, а для меня — единственным светом в окошке. Иначе его мне не оставили бы.
— А при чем тут Клемента?
— Я все ей рассказала, — ответила Антуана. — Думала, она другая. Думала, она поймет. Клемента… посмеялась надо мной. Она такая, как все… — Антуана в очередной раз улыбнулась, и на миг меня снова ослепила ее красота. — Но сейчас это неважно, — злорадно добавила она. — Отец Коломбин пообещал…
— Что пообещал?
Антуана покачала головой.
— Это секрет, мой и отца Коломбина, поэтому тебе я не скажу. Впрочем, скоро сама узнаешь. В воскресенье.
— В воскресенье? — Меня аж заколотило от дурного предчувствия. — Антуана, что именно он сказал?
Антуана склонила голову набок — получилось до нелепого кокетливо.
— Он пообещал. Все, кто смеялся надо мной, кто наказывал за невоздержанность. Довольно клеймить бедную дуреху Антуану, довольно измываться над ней. В воскресенье мы разожжем пламя!
Ни слова больше — Антуана сложила полные руки на груди и отвернулась с пугающе ангельской улыбкой.
На заре она разыскала меня в часовне. Сей раз я был один. Тошнотворный запах вчерашнего ладана сводил с ума, утреннее солнце робко сочилось сквозь пелену пыли. На миг я прикрыл глаза и с упоением представил горячий смрад и паленую плоть… Теперь плоть будет не моя, монсеньор, не моя.
Как они запляшут, эти рясофорные девственницы, эти лицемерки. Что за спектакль получится, что за финал, дьявольски восхитительный!
Ее голос вырвал из плена грез, которые меня почти убаюкали. Впрочем, я уже три ночи без сна.
— Лемерль!
Этот голос я узнал даже в полусне и разлепил веки.
— Прелестная Гарпия! Ты потрудилась на славу. Небось предвкушаешь завтрашнюю встречу с дочкой.
Три дня назад эта уловка сработала бы, а сегодня Эйле, едва услышала мои слова, покачала головой, стряхнув их, как собака воду.