Лемерля я застала в полудреме, он свернулся калачиком на соломе и укрылся рваным плащом. «Не смотри на него, — велела я себе, — оставь фонарь, ключи, и пусть выбирается, как знает». Лемерль по-кошачьи потянулся, и я шагнула к двери, боясь, что иначе не оставлю его никогда. Поздно! Лемерль что-то пробормотал, заслонил глаза от света, и я обернулась, как тот Орфей из легенды.
Конечно же, его пытали. На допросах иначе не бывает. Чистосердечным считается лишь признание, которое сделали под пытками. К свету Лемерль не поворачивался, но я видела, что его лицо превратилось в облепленный грязью синяк. Воздетая рука мало напоминала человеческую: ему все пальцы переломали.
— Жюльетта! — прошелестел он. — Господи, это сон?
Я не ответила. Я смотрела на него, растянувшегося на полу арестантской, и видела себя в эпинальском подвале и в монастырской кладовой. Клялась ведь себе, что отомщу, что заставлю его страдать. А сейчас… странно или нет, но его страдания меня совершенно не радовали.
— Нет, не сон. Скорее, если хочешь оказаться на свободе.
— Жюльетта! — оживился он, несмотря на все увечья. — Боже мой, это впрямь колдовство…
Не стану я отвечать, не стану!
— Крылатая моя! — Готова поклясться, в его голосе звенел смех. — Знал ведь, что это не конец. После всего, что мы вместе пережили…
— Нет, — оборвала я. — Ты рожден для виселицы, а не для сожжения на площади. С судьбой не поспоришь.
Тут он расхохотался. Крылья подрезали, но мой Дрозд поет не умолкая. Почему, почему меня это радует?
— Чего ты ждешь? — резко спросила я. — Или тебе здесь нравится?
Лемерль молча поднял к свету скованные цепями кисти, и я швырнула ему ключи.
— Не могу, руки…
В спешке пальцы не слушались, и, снимая цепи, я наверняка причиняла Лемерлю боль. Но его взгляд прожигал меня насквозь, горящий и насмешливый, как прежде.
— Давай начнем все сначала, — проговорил Лемерль и улыбнулся, предвкушая победу. — У меня деньги припрятаны, так что былое можно вернуть. Эйле может снова летать. Забудь комедии и пляски на ярмарках, тот номер в колокольне дорогого стоит…
— Да ты не в себе!
Я впрямь так думала. Неволя, пытки, крушение надежд, позор… Только надменная самоуверенность осталась незыблемой, как и не терпящий возражений взгляд. Лемерль даже не предполагал, что ему могут сказать «нет». Я взяла фонарь, готовая идти.
— Сама же об этом мечтаешь, — заявил он.
— Нет. — Я уже поворачивалась к двери. Вот-вот стражники вернутся, у нас каждая секунда на счету. Себе я уже навредила: его лицо в неярком свете фонаря навсегда отпечаталось в моем сердце.