Грубые башмаки тонули в рыхлом песке, и я со злостью его распинала. Все просто, все до глупого очевидно. Жара, бессонница, сны о Лемерле… Мне нужен мужчина, вот в чем дело. Эйле меняла любовников каждую ночь: то грубого выберет, то нежного, то блондина, то брюнета. Ее сны наполняли мужские запахи и мужские тела. Жюльетту тоже чувственностью не обделили. Джордано ругал ее за то, что купалась нагой, за то, что валялась в росистой траве, за то, что тайком от него часами просиживала над латинскими стихами, сражалась с незнакомыми словами ради случайного упоминания упругих ягодиц римлянина… И та и другая придумали бы, чем утешиться, но я — сестра Августа, названная в честь святого, — что делать мне? После рождения Флер мужчины у меня не было. Я могла отведать женской ласки, подобно Жермене и Клементе, но такие утехи не по мне.
Жермена ненавидит мужчин. Муж застал ее, тогда пятнадцатилетнюю, с другой отроковицей и пятнадцать раз полоснул по лицу кухонным ножом. Жермена посматривает на меня и явно считает красивой, не такой, как распутная Клемента с профилем Мадонны, но вполне в ее вкусе. Когда работаем в саду, она порой на меня заглядывается, но не говорит ни слова. Ее светлые волосы короче, чем у мальчишки, а под бесформенной бурой рясой угадывается стройное тело. В свое время из Жермены вышла бы хорошая танцовщица. Однако лицо ее портят не только рубцы. Муж изуродовал ее шесть лет назад, а Жермена кажется старше меня: губы белесые, глаза почти бесцветные, как соленая вода. В монастырь Жермена ушла, чтобы никогда больше не видеть мужчин, по крайней мере, так она говорит. Она — как здешние яблоки и засохший виноград — гибнет без живительной влаги, вместо того чтобы наливаться соком.
Очаровательная негодница Клемента чувствует это и мучает Жермену. Когда работаем, Клемента заигрывает со мной, в часовне жарко шепчет, предлагает себя, а за спиной у нее слушает и страдает беспомощная Жермена, даром что ее изуродованное лицо совершенно бесстрастно.
У Жермены нет ни веры, ни малейшего интереса к религии. Однажды я рассказала ей о цыганском боге в женском обличье, думала, ей понравится, раз она мужчин ненавидит, только Жермену не проняло.
— Если такое когда и было, мужчины переделали Богиню, приспособили для своих нужд, — сухо сказала она. — Иначе зачем им запирать нас дома, зачем вечно стыдить? Зачем им нас бояться?
Я возразила, что у мужчин нет повода нас бояться, а Жермена в ответ коротко хохотнула.
— Неужели? А это тогда откуда? — Она коснулась своего изуродованного лица.