— Безрадостность, потому что бездушность, — сразу дополнил прапорщик на пегой лошади. — Душа, аристократическая неповторимость каждой человеческой души это самый непримиримый, никогда не побеждаемый и поэтому более всего втайне ненавистный враг равенства, ведь она неискоренимо сидит в нас самих. Каждый призыв к большему равенству, чем к тому, что гарантировано законом, отрицает душу, — это, в принципе, самоуничижение, бегство от самого себя.
— И, тем не менее, — удивил теперь всадник в середине своих собеседников, — у равенства есть смысл, смысл как радостно взятой на себя жертвы. Кто был солдатом и не знал бы этого! Одинаковая одежда, одинаковая пища, одинаковые радости, одинаковые опасности, одинаковое право, и кто не желал бы одинакового права для его детей, одинакового права на наполненную смыслом жизнь, на жизнь вообще, на любовь, на воспитание, на образование и справедливую зарплату. Здесь на почве права сталкиваются свобода и равенство. Просто одинаковые права никогда не дают в итоге равенства. Один делает много из причитающегося ему, другой мало, один не удачлив, другой наоборот. Уравнивать здесь — это требует того, что не дают эти оба: братство. Только оно не требует, а дает. Оно исправляет природу, оно смягчает ее жесткость. Если чего-то нет, оно отдает из своего собственного. Оно предоставляет расстояние, где нужно расстояние, близость, где требуется близость, помощь, где ожидается помощь. Мы, солдаты, называем это товариществом. Слишком большая свобода ведет к насилию и убийствам, излишнее равенство к духовной кабале, но слишком много братства просто не может быть. Только оно одно из всей этой триады не способно на зло, как и на ложь, разве что лишь в форме той оберегающей вынужденной лжи, которая избегает ранящей правды.
— Той оберегающей вынужденной лжи, например, — заметил молодой восточный пруссак, натягивая поводья его пегой лошади, — которая заставляла нас еще в школе скрывать от наших озабоченных родителей наши плохие отметки?
— Вот это я и имел в виду, — засмеялся всадник в центре, — это та вежливость сердца, к которой мы всегда стремимся.
— Ахимса, — ответил всадник на пегой лошади, — сущность индийской добродетели. Она обобщает в себе все требования Французской революции! Никому, говорится там — и в этом слове равенство — не причиняй боли, также ни одному животному и растению, а в остальном делай то, что тебе нравится.
— Наши враги, — заметил едущий на вороном коне, — так горячо выступают: одни больше в защиту свободы, другие больше за равенство. А мы?